Сны…  Дураки, дети, сумасшедшие и фантазеры видят их в переплетении буйства красок, ярких насыщенных миражей манящих в волшебное зазеркалье. Люди с крепкой психикой и твердо стоящие на ногах насыщаются черно-белыми мелькающими кадрами. Всем остальным, чей удел жалок и ничтожен, кто прячется в сумраке с мыслями о боли и страхе дарованы кошмары.
Тело шевелится на жесткой постели, вздрагивая и сжимаясь в комок. Капля пота падает на застиранную измятую ткань наволочки.

Кадр первый:
Грязные коридоры трущоб, словно переплетение лабиринтов. Серое небо изливается плачем унылого дождя, превращая грязь улиц в вязкую, приторно пахнущую жижу. Это окраина, с полуразвалившимися домами, смотрящими на мир разбитыми стеклами окон. На пороге лачуги, в надвигающейся тревоге ночи, сидит худенький голубоглазый мальчик, рассматривая редких шатающихся прохожих.
- Джек иди спать.
- Сейчас, мама. Мама, а ужин сегодня будет? Я хочу есть.
- Нет, малыш. Ложись спать, пусть тебе присниться что-то вкусное. Давай быстрее, скоро придет папа.
Ребенок вздыхает, словно маленький старичок. Еды, как всегда не будет. Заботливые руки рано увядшей женщины гладят кудрявую растрепанную головку. Дитя шмыгает маленькой кнопочкой носа, крепко смыкая глаза и стараясь скорее уснуть. Скоро придет ОН, а это пострашнее чувства голода, постоянно гуляющего в пустом желудке.
- Мерзкая шлюха! Как ты смеешь заикаться, что в доме нет пойла? Потаскуха, блядь, дрянь!!! Говоришь, скормила мою еду своим мерзким ублюдкам?! Тварь поганая! Пока я вкалываю, она ноги раздвигает всем подряд, а потом уверяет, что эти заморыши мои.
Удары, удары, удары. Женщина тяжело оседает, прикрывая избитое в кровь лицо.
- Мама! Мамочка… папа не надо… папа, пожалуйста, не надо.
Но черная тень крыльев безжалостно накрывает зареванное детское личико.
Удары, удары, удары… боль. Слезы, глотки воздуха вперемешку с соленой сукровицей. Дрожь.
Тело сотрясает озноб, покрывая открытые участки испариной. Судорожный вздох, голова вжимается в подушку, но ночь так длинна.

Кадр второй:
Язык жадно слизывает с губ вязкую коричневую массу. Остатки прилипают к небу вызывая необычное послевкусие.
- Эн, что это такое?
Черноволосая девушка подросток треплет по перепутавшимся кудряшкам младшего братишку.
- Это конфета, Джеки. Шоколадная конфета.
- Кон-фе-та. Вкусно. Это лучше чем пирожки с повидлом на вокзале. Где ты ее взяла?
- Меня угостил один мистер.
Она улыбается, глядя на нескладную фигуру подростка. Уже не мальчик, но еще не юноша. Худой, голенастый, растрепанный, словно только оперившийся птенец. Их осталось двое: брат и сестра. Остальные, более старшие и самостоятельные, после смерти матери покинули убогое жилище, вырываясь из кабального плена.
Сзади нависает зловещая тень. Это ОН.
- Что? Вы еще тут? А ну марш зарабатывать деньги, дармоеды. Только попробуйте вернуться с пустыми руками и вы пожалеете, что появились на свет.
Безудержный страх гонит прочь в темноту просыпающихся улиц. Яркий вокзал с пестрыми вывесками рекламы и огромным табло проходящих поездов.
- Мистер, если вы дадите мне монету, я донесу до машины ваши вещи.
- Что-то ты больно мал и тощ для носильщика. Хотя… Хочешь заработать это?
Новая купюра хрустя скользит перед носом.
- А что я должен сделать?
- Бери сумки и тащи к машине, я тебе в отеле расскажу.
Боль, боль, боль. Страх.
Белые крылья, не подчиняющиеся воле, трепещут над придавленной грузным телом спиной. Голова кружиться и тошнота подступает к горлу.
- Что вы делаете, мистер? Не надо. Пустите. Мне больно! Ааа!!!
- Заткнись.
Удары, удары, боль. Ужас сковывает члены растерзанного тельца обмякшего на перепачканной кровью кровати дешевой второсортной гостиницы.
Сбившееся дыхание душат приступы асфиксии. Пальцы неосознанно комкают влажную ткань. Пробуждение на грани сна и реальности, но тяжелым грузом засасывает в глубину.

Кадр третий:
Рабочий день окончен. Темные извилистые закоулки ведут в нежеланное пристанище. Место, где можно скоротать ночь. Несколько измятых бумажек мелкого достоинства наполняют карман старых изношенных брюк, купленных на барахолке. Деньги надо отдать ЕМУ, как оплату за кров и благодарность за то, что ты появился на свет.
В маленькое помещение кухоньки падает рассеянный свет из большой комнаты. В просвете дверей мелькают перемежающиеся тени, дополняясь надрывными возгласами и шепотом. Напряженный слух улавливает знакомые нотки. За стеной происходит что-то страшное, омерзительное до дрожи. Двери распахиваются, дополняя картину ужасом.
Его потная, волосатая задница дергается, ударяясь о задранные ноги и комкая подол юбки. Эн! Затравленное мокрое лицо перекошено страхом.
Удары, удары, удары. Кровь. Она стекает по пальцам, оставляя бурые следы на грязном полу. Это ЕГО кровь: черная тягучая, липкая, пропитанная запахом вони. Стальное подобие пепельницы падает к ногам, разбрасывая остатки окурков. Грузное тело дергают конвульсии предсмертной агонии, и  оно замирает, придавливая перепуганную сестру.
Бежать, пряча от чужих глаз потемневшие крылья. Далеко, не разбирая дороги, петляя в лабиринтах переходов темных улиц, прячась в трущобах, довольствуясь, объедками в мусорных бочках. Страх, неизвестность, голод.
Глаза отрешенно смотрят на проходящих мимо людей. Скрип колес подъезжающего автомобиля и приоткрытая дверь.
- Садись.
Других предложений нет. Срабатывает инстинкт повиновения, а потом…
Удары, удары, удары. Боль. Действо сопровождается криками толпы, ударным боем громкой музыки, запахом алкоголя и ритмичными движениями охваченных танцем тел.
Сдавленный стон тонет в прикушенном зубами одеяле. Хрупкость сна восстанавливает усталость.

Кадр четвертый (заключительный):
Невысокий молодой мужчина, перебирая желваками, сидя на стуле, смотрит поблекшей голубизной глаз на судебных исполнителей.
- Усопший Эдвин Финиган, находясь в полном здравии и твердой памяти, завещал все свое движимое и недвижимое имущество, включая  клуб «Дрожь»,  присутствующему здесь Джеку Нортону, двадцати семи лет отроду. Других наследников или претендентов на данное наследство нет, по причине бездетности завещателя. Господин Нортон, вы вступаете в права владения с момента подписания бумаг.
Росчерк черным на белом. Семь лет в объятьях полуразложившегося трупа живущего благодаря изыскам фармакологии. Грязь, отвращение, тошнотворное чувство и редкие часы отдыха проходящего в нравоучениях и рассказах об экономики и планировании. Теперь он здесь хозяин, но страх неизвестности не отпускает.
Страх, страх, страх. Пробуждение.
Новый день и новый мир.

Анкета отклонена. Простите, уровень Вашей игры недостаточен. Голиаф

Проще назвать истинную причину не прячась в тени.
Господин администратор, анкета представляет грубый шаблон, но вы не вправе делать скоропалительные выводы. Я не слабее вас в игре и поэтому предлагаю реванш. Проверьте свои и мои силы. Давайте сойдемся в игре в трех постах с каждой стороны, а принятые персонажи оценят наши возможности.

Отредактировано Джек Нортон (11.11.2010 19:58)

«Я, Элеонора Элизабет Либерманн, беру тебя в мужья, Чарльз Филипп Престон, с сегодняшнего дня, и буду любить тебя и лелеять, буду с тобой в радости или в скорби, в богатстве или в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас, по святому Божьему определению; и, кроме того, вот тебе моё слово».
Кольца с россыпью бриллиантов, звон бокалов с пузырящимися столбиками газа, лепестки роз, осыпающие откинутую вуаль, сонм ангельских голосов с хорала, сотни восторженных глаз, белый лимузин у выхода и хрустнувший под подошвой стакан, «на счастье» - по венчальному обряду невесты. Знаменательный день, поделивший жизнь единственной наследницы многомиллиардного состояния  Ицхака Либерманна на «до» и «после».
Избранному народу Господь дарует все блага. В этом смысле молодая еврейка была помазанницей Божьей. Счастливое, беззаботное детство под постоянной опекой бдительных, любящих родителей, души не чаявших в темноволосой красавице-дочери. Кроткий лик и выразительный взор тёмных глаз с признаками невинности и непорочности соперничали с писаниями святых дев, просящих милости у Творца. Всё, как в любой семье, исповедующей Танах: почитай «Семь заповедей потомков Ноя», уважай родителей своих и воздастся тебе - по деяниям твоим. Следует прибавить семейные обеды, воскресные пикники, богатые подарки на религиозные праздники и субботние исповеди раввину. Скромная, прилично воспитанная иудейская девушка, блиставшая внешней красотой и врождённым чувством прекрасного, напоминала птичку, запертую в тесной золочёной клетке с серебряными колокольчиками, стягивающими иссиня-черные крылья. Лучшая закрытая школа, лучшие модельеры и стилисты, лучшие наряды и украшения, но всё это - под бдительным оком охраны и пожилой тетушки-компаньонки. С годами родной дом стал напоминать тюрьму: роскошную, пятизвездочную, с безотказным обслуживанием, но чётко оговоренным пожизненным сроком.
Первый светский раут вскружил голову, дав смутную надежду вырваться из заточения. Ярко-жёлтое платье, ветвь белой лилии в волосах, облегающий фасон, подчеркнувший рост, узкую талию и высокую, полную грудь. Щёки пламенели от откровенных мужских взглядов, похотливо облизывающих нетронутые девичьи прелести, а если добавить к сокровищу размер приданого, то семнадцатилетняя Элли становилась самой желанной невестой Голиафа, а то и всего штата.
Кандидатуру Чарльза одобрили родители. Молодой магнат, подающий надежды,- отличная партия, если бы не разница в вероисповеданиях. Католик, что с него взять? Но дело решил брачный контракт, подписанный уверенным росчерком перьевой ручки – шаг, дающий вожделенную свободу. Как же муж был нежен в первую брачную ночь и весь медовый месяц, преподнося на ладонях непознанный мир грешных утех. Праведное тело молодой дьяволицы, не знавшее ласки и поцелуев, пело, вздымалось, восторженно кричало, насыщаясь величием похоти и пугая молодого супруга. Кто бы ожидал такой оголтелой страсти от воплощения невинной утонченности. Если уж говорить про чертей в тихом омуте, то в Элеоноре, возбуждённой сексуальной фантазией, пробудилось их не меньше сотни. Чем больше она познавала неизведанное, тем больше росли аппетиты, с трудом сдерживаемые патриархальным воспитанием Чарльза. Более опытный и зрелый, он попытался внушить иллюзорность подобных причуд, загоняя мечты в подкорку и путая их с первородным грехом.
Недопонимание и холодность в постели могли бы стать камнем преткновения для молодой пары, если бы не одно обстоятельство. Третий месяц брака принёс радостную весть. Семнадцатилетняя Элеонора должна была стать матерью. Ранняя беременность не пугала. Чтя семейные традиции, она с нетерпением ждала долгожданное дитя. Первенец. С каким упоением и счастьем руки прижимали к груди маленький, тёплый комочек, согревая и питая его. Плоть от плоти, кровь от крови, тот, кто нуждался в ней, и тот, в ком нуждалась она.
«Спи, мой сынок. Спи, мой маленький мальчик.
Ночь темна, но я раскрою над тобой шатёр из ярких звёзд.
Спи, мой сынок. Спи, мой маленький мальчик.
Я разгоню руками тучи, зовя на помощь Луну.
Спи, мой сынок. Спи, мой маленький мальчик.
Только для тебя поют все песни ночные птицы.
Спи, мой сынок. Спи, мой маленький мальчик.
Ты пока так мал, но время во сне бежит незаметно.
Спи, мой сынок. Спи, мой маленький мальчик.
Ты вырастешь, и я подарю тебе весь мир.
Спи, мой сынок. Спи, мой маленький мальчик.
Только не забудь эту старую песню над колыбелью…».
Все еврейские матери немного сумасшедшие, и заботы о новорожденном поглотили с головой и Элеонору. Она отказалась от услуг нянек, полностью посвящая себя сыну. Главными людьми в доме стали – повариха, прачка и семейный врач. Не расставалась с сыном ни на минуту: родные всерьёз беспокоились за состояние психического здоровья миссис Прэстон, но та оставалась непреклонна. У Кайла всегда должно было быть всё самое лучшее, чего бы это ни стоило: шёлковые пелёнки ручной работы, ползунки из бутиков, сбалансированное питание, первоклассные развивающие игрушки, самые известные и почётные учителя. Сын стал для Элеоноры идолом, маленьким божком, на которого она молилась.
Но шли годы, мальчик рос, постепенно вырываясь из замкнутого бархата чёрных крыльев. Это пугало и одновременно радовало. Нелегко осознать взросление, дать самостоятельность и отпустить, испытав глубокое чувство одиночества.
Очаровательный черноглазый малыш вырос, превратившись в угловатого подростка, преподнося невостребованность и тревогу. Чарльз дневал и ночевал на работе, Кайл пропадал в школе и на различных курсах, секциях, тренировках… а бездонная пропасть пустоты требовала наполнить её чем-то стоящим. Попытки развлечь себя светскими раутами, покупками антиквариата, раритетов и работа в благотворительном фонде забирали часть неудовлетворенности, но не решали проблемы в корне. Был и приятный момент, скрашивающий серость беспробудной жизни-рутины богатой, энергичной женщины, – надёжный эскорт. Сопровождение сына вызывало гордость, лаская собственные амбиции. Маленькие приступы ревности заставляли наливаться теплом материнское сердце. Трудно объяснить, как он первый раз оказался в её постели. Наивный, неопытный, с неподдельным восторгом следящий за каждым движением грациозного зрелого тела. Они разрушили табу. Позже сознание долго металось, осознав тяжесть грешницы, разоряющей колыбель. Оставалось пуститься в бега, сославшись на каприз и жажду путешествий: море, солнце, горячий песок, а рядом – молодое мускулистое тело, притягивающее восторженные взгляды. Суррогат продажной любви, с чётко оговоренными пунктами контракта и ценником. Но так страстно хотелось верить, что всё это - настоящее и живое. Только мечты и фантазии, воплощение чудесных грёз, забытых снов и потаённых желаний. Элиас, жгучий брюнет, красавец, восхитительный любовник и просто жиголо, берущий деньги за оказанные услуги. Месяц пролетел незаметно, закружив в водовороте иллюзий. Элеонора сбилась со счету, сколько раз в безудержном буйстве крылья взметнулись над головой. Наваждения растревожили ощущения нарастающей нежности и привязанности, а уж затем последовали испуг и запоздалое чувство вины. Прощальный ужин надолго отложился в памяти. Яхта, звёзды, морской бриз, измятый плед на корме и… забытые таблетки на прикроватной тумбочке в кубрике. Обречённое отрезвление застало в фамильном особняке, с полными глазами слёз, рассматривающими две красных черты на тестовой полоске. Убить едва теплящуюся жизнь не хватило сил, обрекая душу на тяжесть смертного греха, но признать факт измены казалось ещё того хлеще и неподъёмней. Ложь во благо удалась. Чарльз был счастлив, услышав о пополнении семейства. Приятное известие омрачала мнимая болезнь супруги, которая  требовала пребывания в закрытой клинике и строжайшей тайны. Эту историю мадам Прэстон придумала для Кайла, боясь потревожить его своеобразную натуру. Сколько бы ты ни молился, но Бог всегда воздает за грехи наши. Тяжёлые роды и тяжёлая кровопотеря унесли в глубокое забытье. Глаза лишь мельком увидели сморщенное детское личико, а слабеющая рука накинула на тонкую шейку снятый с себя крест. Оберег не помог. Маленький ангел в семействе демонов. Сердце Чарльза не выдержало, рассечённое первым рубцом ишемии. Пытаясь скрыть тяжесть позора, он велел избавиться от нагулянного детёныша, заменив его мертворожденным. Страдания, боль, чувство собственной вины и предательства не отпускали долгие годы. Муж сохранил тайну, спас семейную репутацию. В одном он остался непреклонен: Кайл не должен был знать о глупостях, совершённых ветреной матерью.
Прошло много лет, но каждый первый день месяца из чёрного авто, у ворот кладбища "Авентин", выходит пятидесяти шестилетняя дама со следами былой красоты на лице. Она идёт в фамильный склеп, неся в руках два белых розовых стебля, увенчанных бутонами. Закрывшись в усыпальнице и опустившись на колени перед маленькой, неприметной гробницей, женщина долго молится, изредка смахивая скупые слёзы.
«Где ты, моя не спетая песня?
Я буду помнить всё, каждый миг.
Огонёк призрачной свечи светит во мраке,
Но ночь черна и в ней нет просвета.
Руки тянутся, ловя угасающее пламя,
Но оно ускользает, растворяясь во тьме.
Пустота, и в ней нет спасенья.
Глаза ищут, но не могут найти
того, чей след остыл на песке…».
Анкета отклонена. Пожалуйста, будьте внимательны к правилам. В третий раз я удалю и анкету, и аккаунт. Голиаф
Последний вариант.

Отредактировано Элеонора (24.01.2011 22:44)