С чего же еще начинать мемуары, как не с некролога - смерть важное событие для любого истинного или динозавра. Это, пусть и на пару секунд, но привлечет внимание.
Тонкие губы Сида растянулись в улыбке, тронув сеть морщин на лице, собрав их в уголках глаз. Пальцы прошлись по газете, раскрытой на последней странице. Там, на черно-белой фотографии его глаза из голубых стали светло серыми, сейчас с ними это сделало время. Там он серьезен, он знает, для чего делается это фото, он сам писал на обратной стороне «Эштон Вайт (1963-1998 гг.)»
Важная дата, нечего сказать, одна из переломных в его жизни. Рядом с газетой на столе еще куча исписанных бумаг, что-то в аккуратных стопках, что-то разбросано и смято, но, в общем-то, не так много. Вся его жизнь до этого момента умещается в круге света настольной лампы.
В правой руке перьевая ручка.
Нет, он вовсе не чурался техники. О, он был связан с ней тесными узами и премного благодарен, но писать от руки было его слабостью. Перепечатает потом, когда будет время и желание.
А времени у него теперь много, не то, что в годы юности, когда думал, что ничего не успеть. Когда хватался жадно за новые идеи и начинания. Воспоминания о том времени рождали неизменно грустную понимающую улыбку, обращенную теперь к словам на бумаге, отредактированным и не до конца честным. Рядом лежал жесткий диск. Исследования. Молодой ученый и его теория о том, что ангелы и демоны – выживший и развившийся вид мутации, попытки докопаться до того, что было изначально. Его теория дуализма, почти такая же безумная, как теории об Источниках, больше похожая на сборник легенд и домыслов. Но именно она в свое время увлекла молодого человека и направила его по пути научных изысканий. Неблагодарная стезя, нужно заметить, но что еще может так вдохновить в восемнадцать лет, как не возможность бросить вызов устоявшимся канонам и попытка проникнуть в тайны мироздания.
И еще тот случай. Сейчас мужчина уже не мог поклясться, была ли та ночь сном, или чем-то иным. Была ли она вообще. И тот темный переулок, и тот ангел, его крылья и изумленный взгляд – словно отражение в зеркале. И то смятение, и испуг на грани ужаса, когда кажется, что смотришь на самого себя. Непонятное чувство нереальности происходящего. Сейчас Сид мог лишь посмеяться над своей впечатлительностью и безграничной фантазией. Сказочная идея о том, что одно существо петли разделили на две составляющие. Желание снова найти своего ангела, попытка изучить. Одна из тех его идей, которые вызывали смех друзей и сочувствующие улыбки старших коллег. Но юношу в то время совершенно не пугала судьба очередного чудака-отшельника. Тогда он и представить не мог, что попадет в лагерь так называемой «альтернативной науки». Нашлись люди, готовые платить деньги за исследования, за эксперименты, за желание изменить цвет своих крыльев обратно на белый, за исследование разницы восприятия и контроля над видом отражений в теории. И не только.
Сид прикрыл глаза, откинувшись на кресле. Все это было ошибкой. Фантастикой. Спустя много лет он сам закрепил за своими идеями именно этот постоянный статус и знал, что поступил верно. Тогда он впервые сменил свое имя на псевдоним и занялся писательской деятельностью, но это было уже годы спустя. За его книги платили меньше, чем за его научные труды, но больше не приходилось смотреть в глаза двенадцатилетнему ангелу и говорить, что все будет хорошо.
Лео. Так много лет прошло. Ребенок вырос, но так и не узнал всей правды. Нет, не о том, что с ним могло случиться. Та правда давно уже раскрыта. Наступило неспокойное время, и пришлось хоть что-то объяснить, когда спустя много лет их нашли старые "друзья" и когда взрослый уже мужчина помогал своему отцу навсегда исчезнуть.
Сид взял фотографию с края стола и внёс ее в круг света. В доме было много снимков, но этот он всегда держал рядом, как напоминание. Детское худое лицо в обрамлении мягких кудряшек - таким он увидел его первый раз, сказал привет и взял за руку, почувствовав, как ангел недоверчиво дернулся. Неудивительно: холодная лаборатория, все стерильно-белое, стены, халаты, безликие повязки и изучающие глаза людей, которым предстояла долгая работа - приручить это создание, стать другом, и препарировать.
Может быть, всего лишь может быть, оно так и было бы, если бы не тайна, которую даже сейчас немыслимо поведать бумаге. Если бы тогда, двадцатипятилетний ученый, ведущий проекта, не влюбился в своего маленького подопытного. Не был ли он достаточно безумен, чтобы по настоянию спонсоров испытать теорию на истинном. Был ли он достаточно безумен, чтобы поддаться чувству и решиться забрать мальчика и уйти, предварительно уничтожив все результаты работы.
Он никогда не запрещал себе думать и вспоминать об этом. Недоступная неправильная любовь спасла его от многих ошибок, подарила храбрость бороться. Подарила сына, которого могло никогда не быть.
Мужчина отставил фото, но не далеко – в пределах своего маленького оазиса памяти. Он так и не нашел нужного ему ангела, но нашел своего ангела.
Нужно было возвращаться к работе, чистый лист перед ним должен был стать пристанищем уже совсем недавних лет. Но что написать о тихой жизни владельца книжного магазина, который вечерами вспоминает о годах, проведенных в бегах, когда города мелькали станциями за окном поезда. Менялись работы и дома и на мысли о мифических теориях просто не оставалось ни сил, ни времени. Рассказы об источниках превратились в сказки на ночь для подрастающего Лео, который за несколько лет из ребенка вырос в достойного союзника и партнера, взрослея гораздо быстрее, чем сам Сид когда-то в благополучной семье и теплом стабильном доме. И все же жажда к познаниям не оставляла, забирая свое, толкая в опасные вылазки в джунгли с группой таких же ненормальных исследователей. Охота за информацией о левиафанах, которая в свое время привела беспокойных искателей приключений в Голиаф и увела дальше, пока не пришла пора менять что-то, а сын не захотел идти своей дорогой.
И Сиду пришлось остепениться и придумать себе новую жизнь: жизнь писателя, чьи книги, основанные на теории бесконечной мутации, множественном прохождении петель, о будущем, когда демоны неизменно станут изгоями, потому что не бывает белокрылых убийц имели успех, но навсегда поселились на полках с научной фантастикой.  Существование стало беспечным и тихим, пока к писателю не вернулись призраки из прошлого. Были ли виной этому его рассказы, так точно цитирующие идеи исследований многолетней давности, или случай, но пришлось применять кардинальные меры, чтобы навсегда освободиться от преследований.
Тогда же Сид потерял и свою вторую в жизни любовь - ангела из стрип клуба, где обнажали крылья. То была странная, не лишенная трагичности история, и окончание ее было достойно целого романа. Их связь оборвалась после взрыва, в котором погиб писатель Эштон Вайт.
Сейчас он седой и много курит. Наблюдает за туристами огромной оживленной Ночной Радуги из маленьких окон своего магазина. Да, он вернулся в Голиаф, город, где развеялась его возможно последняя фантазия, но который навсегда остался в памяти и сердце. Перебирая исписанные страницы, он понимает, что не жалеет ни о чем. В погоне за ветряными мельницами он не получил то, о чем мечтал, но получил многое, о чем и не мечтал. Сын вырос и наконец-то стал выше отца, что было непросто, учитывая его немалый рост и являлось причиной гордости Лео. Небольшая разница в возрасте и схожее худощавое телосложение – их могли бы назвать братьями, но по старой привычке ангел по прежнему зовет его отцом. Сид благодарен мальчишке за это, заставляя терпеть свои пальцы в его непослушных вихрах и наставительный тон, когда случается настроение.
Небо уже светлело за окном, а лист так и остался чистым. Сложить бумаги и убрать в ящик стола. Что-то подсказывало, что в этой истории еще рано ставить точку.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (04.11.2010 01:45)

В комнате двое. Красивая женщина бальзаковского возраста и молодой мужчина. Поджарый и высокий, почти под два метра ростом.  Наверное, в юности занимался спортом. Возможно футболом, ведь это так популярно среди молодежи. Сейчас он старается изобразить доброжелательную улыбку. Получается весьма скверно и оттого улыбка эта больше похожа на оскал. За то время, что Маргарита Холбрук провела наедине с Солом Муром, она смогла в точности изучить его характер и те эмоции, которые он чаще всего использует. Он просто не способен показывать чувства, которых на самом деле не испытывает и  это он демонстрирует прямо сейчас. Ему не хочется здесь находится, но понравиться Рите он просто обязан, несмотря на чрезмерную прямолинейность, которая из него так и прёт. Рита уже давно привыкла к его грубой речи, неуместным вопросам и пошлым шуточкам. Но она достаточно сдержана, чтобы не уделять этой стороне его характера пристального внимания.
Сол неотрывно следит за движениями женщины. Она сидит напротив и не торопясь просматривает папку с его делом. Он молчит, ждет, когда именно она проявит инициативу. Кажется, она ждет того же и от него, однако, в отличие от ее клиента терпение изменило женщине гораздо раньше.
- Для чего ты приходишь сюда, Сол?
- Ты сама знаешь. – Тут же отвечает парень, небрежно проведя ладонью по коротким жестким волосам. - Предписание суда. – В его жесте заметно раздражение.
- Ты считаешь, что это слишком суровое наказание?
- Это была самооборона, я несколько раз повторил это в суде и повторю еще раз. Я защищался!
- Сол, ты избил Ричарда О’Брайена бейсбольной битой. У него сотрясение мозга, многочисленные переломы и травмы внутренних органов. – Женщина не собиралась устраивать своему клиенту допрос с пристрастием, но ей было бы интересно узнать, почему нельзя было обойтись более гуманными способами защиты. Разумеется, ее там не было и возможно у Сола Мура не было другого выхода, кроме как избить обидчика до полусмерти.
- Я уже расплатился по полной программе. Я выплатил этому обдолбышу солидную компенсацию, я каждый день хожу на беседы к психологу, будто бы я какой-нибудь сумасшедший и еще две недели буду убирать собачье дерьмо с парковых аллей. В том, что произошло, виноват только сам Ричард и больше никто! – Сол не считал себя виноватым и уж тем более не считал, что О’Брайен заслуженно получил десять тысяч долларов в качестве компенсации. Конечно, в тот вечер было все совсем не так, как убеждал присяжных Сол. Он первым ударил Ричи, но на то были причины и, по его мнению, достаточно веские. Если бы Сола не оттащили, он бы наверняка убил долбанного наркомана. Но тогда бы он не сидел сейчас в удобном кресле в компании с привлекательной женщиной. Благо судьба оказалась к нему милостивой. И к Ричи О’Брайену тоже.
Мур достал из кармана штанов сигареты и закурил, с наслаждением вдыхая в легкие терпкий табачный дым, который быстро рассеиваясь, насыщал комнату характерным запахом.
- Здесь не курят! – сдержанно напомнила о правилах Маргарита, пододвинув ближе стакан с простой водой, в котором Сол смог бы утопить свою никотиновую радость.
- Ты не права. Я же курю. – Вызов, хоть и совсем безобидный. Солу всегда нравилось делать все не по правилам. И чем строже правила, тем приятнее было их нарушать.
- Сол, я серьезно, потуши сигарету! – женщина нахмурилась, ее лицо выражало откровенное негодование. Очевидно, она является ярым противником курения. Или может у нее склонность к компульсивному поведению? Все что создает хаос, выводит ее из себя. Сделав последнюю глубокую затяжку, Сол бросил сигарету в стакан. Маргарита заметно смягчилась и улыбнулась своей самой доброжелательной улыбкой. Именно такой улыбкой улыбалась мама Сола. Жаль, умерла. Славная была женщина.
- В твоем профайле сказано, что у тебя есть диплом медицинского университета. Почему ты бросил практику? – поправив очки, женщина облокотилась на подлокотник своего кресла.
- Как тебе сказать, Рита, медицина не мое призвание. Хорошо, что я понял это вовремя. Но, в университете я многому научился. Разумеется, я не имею в виду лекции по медицине и биологии. Университет – это отличная школа жизни.
- Да, и чему же ты научился?
- Милосердию, например. – Маргарита кивнула, ошибочно решив, что поняла, о чем именно говорит сейчас Сол. Милосердие – самый первый и наиважнейший урок, который должен усвоить будущий врач. Милосердию невозможно научиться сидя за партой, лишь у кровати тяжелого больного. И через это проходят абсолютно все. Сол так же не был исключением, с разницей лишь в том, что неизлечимо больным оказался его друг – Картер Уайт. Врачи поставили ему рак легких за два года до его смерти и Сол все это время наблюдал, как человек буквально тает на его глазах. Болезнь стала пыткой для них обоих, особенно тогда, когда она уложила Картера на больничную койку. Он умирал, это было лишь вопросом времени. Глядя на то, как стремительно тускнеют глаза друга, Сол корил себя за то, что ничего не может сделать. Ничего, кроме сущей мелочи. Он смог бы облегчить страдания друга, заплатив за это достаточно высокую цену. Увеличив в несколько раз дозу морфина, Сол прекратил мучения своего друга. Сначала кома, паралич дыхательных путей, затем смерть. Никогда прежде Сол не видел, чтобы у человека было такое спокойное и умиротворенное лицо. Он мог бы поклясться, что на лице Картера видел улыбку, перед тем, как монитор показал остановку сердца. И глядя на друга, который, наконец, успокоился, устремившись к вратам рая, Сол понимал, что все сделал правильно. Пусть даже это стоило ему пары потемневших до черного крыльев. С того времени у Сола сформировалось свое представление о милосердии. Смерть не такой уж и плохой вариант, когда болезнь отнимает у тебя последнее достоинство, а боль выворачивает внутренности наизнанку. Пожалуй, это было основной причиной того, почему Сол не стал практиковать, но об этом он никому не рассказывал.
- И чем же ты теперь занимаешься?
- Ищу себя! – с усмешкой, ответил Мур. Фраза годная лишь для того, чтобы уйти от ответа и заставить собеседника сменить тему. Рассказать о том, чем он занимается, Сол не мог. Хотя было бы занятно взглянуть на реакцию Риты, если бы она услышала правду. «Я вор, Рита. Слышишь, вор! И в ближайшее время собираюсь обчистить банк со своими дружками!». Наверное, тогда бы она вызвала полицию, или же задала бы резонный вопрос: «И зачем ты это делаешь Сол?». И Сол бы не сразу нашел ответ. О таком никогда не задумываешься, просто делаешь и все. Грабить банки не было его детской мечтой, не стало и необходимостью. Просто однажды судьба свела его с крутыми ребятами. Ему тогда стукнуло двадцать, а его новым друзьям уже перевалило за четвертак. Чего они только не творили вместе. Грабежи, разбой, выбивание долгов – и это далеко неполный список. Солу нравилась такая жизнь. Сол вовсе не Робин Гуд, он не грабит богатых, чтобы накормить бедных, он грабит потому, что это рискованное, веселое и крайне доходное занятие. Он принадлежит к тому числу людей, которые хотят заполучить все и сразу. Он просто не смог бы ограничить себя четырьмя стенами врачебного кабинета, завести жену и детей, полжизни копить на старость и умереть в теплой постели в обнимку со своей женой. Нет, такие люди как Сол Мур тратят свою жизнь на приключения, женщин, бесконечные лабиринты дорог и умирают в тридцать шесть лет от передоза или шальной пули такого же ненормального. Для Сола жизнь как игра в рулетку. Никогда не знаешь, в какой именно момент выпадет выигрышное число, получишь ли джек-пот или все потеряешь.  Кстати, о том, что его приятели из банды Барона он узнал не сразу, лишь через пару месяцев, когда его новые друзья убедились в том, что Солу можно доверять. На предложение стать полноправным членом Мур недолго думая согласился. В число исполнителей самой грязной работы он входил достаточно долго, почти восемь лет. Почти восемь лет он грабил, запугивал и терроризировал должников ради процветания Барона, пока в один прекрасный день не понял, что больше не хочет быть шестеркой. Он ушел по-английски, сменил место жительства и разорвал все связи с кланом. В то же время он решил сколотить собственную банду, благо сообщники нашлись довольно быстро. Пока Сол и его крошечная банда ограничивались лишь магазинами и ювелирными лавками, но с недавнего времени Сол загорелся по-настоящему дикой и бредовой идеей – ограбить банк в Голиафе.
Конечно, Рита не была удовлетворена ответом, но настаивать на более развернутом рассказе она не стала.
- Твое Отражение, Сол… ты когда-нибудь показывал его людям? Какое оно? – мисс Холбрук решила пойти другим путем. В то время как о крыльях спрашивать было неприлично, она решила поинтересоваться об Отражении клиента. Никто до сих пор точно не знает, почему оно появляется, но Маргарита была уверена, что чем гаже оно, тем чернее душа человека. Есть ли шанс, что Сол Мур откроется ей с этой стороны?
- У меня нет Отражения. – Удача не улыбнулась Рите. Сложно было поверить, что Сол настолько скрытный человек. А парень больше не хотел вдаваться в подробности своей жизни, поэтому сразу переменил тему:
- Рита, через три дня мне исполнится двадцать девять. Придешь отпраздновать с нами? – на его лице, наконец, заиграла по-настоящему непринужденная улыбка. Да, она была соблазнительная, даже порочная. Около этого мужчины наверняка вьются коршунами девицы и юноши, желая отхватить свой кусок желаемого внимания. Если бы ей было двадцать пять, то она непременно бы сказал «да»
- Нет, Сол, я не приду. – Коротко улыбнувшись, мисс Холбрук поднялась со своего места и негромко произнесла. - На сегодня все. Я жду тебя завтра в это же время.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (05.11.2010 14:28)

В последнее время я стал  чаще оглядываться назад. Говорят, это первый признак замаячившего на горизонте возраста солидности. Пока еще неуловимым силуэтом, едва ощутимым сквозняком по босым ногам в полдень, новой морщиной в зеркале по утрам. Мне нет еще пятидесяти, но южане - скороспелые плоды. Рано расцветают, рано наливаются соками, рано покрываются паутиной увядания. Увы, я не исключение. Испанская кровь не остывает с годами, но тонкой кистью рисует на коже незамысловатые узоры времени и пережитых страстей. Безжалостный художник плоти. Лишь глаза остаются прежними. Черными, блестящими, чуть навыкате, с пляшущими длиннохвостыми чертями. Такими, какими они были в детстве у мальчишки, заворожено смотрящего на танцующего с быком отца.
Тоrо Bravo. На это стоит посмотреть тому, кто ни разу не видел трагедии в трех актах с прологом и эпилогом, имя которой – испанская коррида. Мой отец был матадором. Песок и кровь. И не всегда это кровь быка. После гибели отца мы с матерью покинули Мадрид, и мне пришлось дать клятву, что я никогда не пойду по его стопам. В двенадцать лет невозможно устоять перед слезами женщины, давшей тебе жизнь. Мечта так и осталась мечтой. Может оно и к лучшему. Одна страсть переросла в другую, возродившись в искусстве танца, в  безмолвном  диалоге с партнерами, где движения тела заменяют слова. За шесть  лет я объехал  полмира, изучая таинство движений под музыку. От классических вальсов, до ритуальных танцев диких племен. Помню, как был потрясен, в первый раз попав в Индию.  Естественно, такие путешествия стоили не дешево, но я нашел достаточно простой способ получать желаемое. Бизнес эскорт одиноких (а порой и не одиноких) обеспеченных дам.
Да. Да. Вы не ослышались. Жигало.  По молодости я не брезговал и этим, хотя в двадцать - двадцать пять  отчаянно стеснялся  своего положения. Сейчас, в сорок восемь, этот юношеский стыд вызывает у меня улыбку. Работа не хуже и не лучше других, и тоже  требует профессионализма. Я благодарен женщинам, в угоду прихотям которых я научился многим полезным вещам, как то  верховая езда, полу светские  манеры, владение охотничьим оружием, гольф, общеобразовательная начитанность.  Развлекая их, я подспудно  формировал себя. 
С высоты прожитых лет, я особо отчетливо осознаю, насколько счастлив и беззаботен был испанский юноша, сын двух ангелов, Элиас Родригес Лорка, Ваш покорный слуга.
Простое, буйное счастье молодости.
Вспоминать последующие годы, ставшие для меня переломными, сейчас не место и не время. Вечереет. Снизу, из клуба, приглушенно слышна музыка. Скоро начнут собираться разношерстные гости – завсегдатаи и те, кто случайно забежал на огонек укрыться от непогоды. Я, как всегда, рад им. Клуб «Брамадеро» я купил пятнадцать лет назад, и с тех пор он неизменно каждый вечер открывает двери для тангеро. Танго. Да простят меня милые дамы, но этот клуб и этот танец не для них. Мужское танго, это не ритмичное движение тел под музыку. Это намного больше. Это надо уметь и это надо понимать. Этому нельзя научить, об этом невозможно рассказать. Это рождается в тебе, живет, бурлит, выливается в движение, захватывает водоворотом, несет в ураган, мучает, благословляет, проклинает, не дает дышать, не дает остановиться.  Это мужское танго. Король Танцев и Танец Королей.  Конечно же, не все приходящие сюда, способны на это, не всем дано счастье хоть раз в жизни,  станцевать свое, неповторимое Танго. Но мне нравится смотреть на посетителей, пытаться угадать, какая пара сегодня вытащит свой лотерейный билет удачи, породит ли музыка движение душ, сольются ли они в едином вихре, бескомпромиссном бое единства и отторжения. Отец, это тоже коррида. Может быть,  даже более жесткая и неумолимая, чем твой бой с быком. В ней не бывает победителей. 
Пятнадцать лет я владею этим клубом, и возможно те, кто знает обо мне больше, удивятся моему выбору. Почему именно этот клуб, такой непрезентабельный и разношерстный?
Вот только, кто знает больше обо мне?

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (08.11.2010 19:36)

- Представьте себе на мгновение, что вы Великий Скульптор. Вы знаете, что можете своими руками сотворить статую, которую любой примет за живую сущность на краткий миг, застывший в вечности, остановившуюся в повседневной суете. Но вам не интересно творить для выставок. Вам нет дела до светских вечеринок, организованных в вашу честь, вы не желаете, чтобы то, во что сегодня вы преобразовали кусок глины, завтра продавалось с молотка, а алчные рты, познавшие лишь одно единственное в своей жизни – радость Обладания, выкрикивали бы все большие и большие суммы. Они не оценят, не увидят то, что видите вы в этом изгибе руки, в повороте головы, в причудливой каменной завитушке, игриво упавшей на точеный лоб… Для них это все тот же кусок глины, который они могут купить и поставить в своей безразмерной хоромине. Но вы… вы видите за этим совсем иное… И теплый свет глаз притух для вас лишь на мгновение. Вот-вот поднимутся веки, мягкая складка проляжет рядом с уголком рта – статуя улыбнется, стряхнет с себя серую пыль и рассмеется смехом, подобным перезвону серебристых колокольчиков… - Тай сморгнул, отводя взгляд, сфокусировавшийся на верхнем углу комнаты, пока он мечтательно изображал все то, что пытался донести до слуха и разума своего собеседника, при этом активно жестикулируя руками. Он улыбнулся, глядя в зеленые глаза за стеклами очков. Существо напротив ему не друг, не родственник, не врач-психоаналитик, с которым он мог бы разоткровенничаться, не работодатель, не интервьюер, даже не сосед-собутыльник. Но по воле случая несколько месяцев они были вынуждены в одно и то же время, в один и тот же день, встречаться здесь. Обычно все ограничивалось парой сухих фраз, коротким пересказом минувшей недели, бессодержательными дискуссиями об успехах в сфере адаптации в социуме и неохотным обсуждением планов на последующую жизнь, но сегодня был последний совместный вечер, и словесную плотину Мердока прорвало.
- Я не желал, чтобы мои "картины" постигла та же участь. Да, я избрал иное применение своим талантам. Вам доводилось испытывать сильнейший внутренний зуд, какой бывает, когда вы что-то знаете и рассказывать это ни в коем случае нельзя, но очень… очень хочется, - последние слова были произнесены восторженным шепотом. – Сперва и я себя ощущал так же. И лишь позднее научился контролировать… Научился сдерживаться, чтобы язык не вертелся за частоколом зубов, готовый вот-вот сболтнуть губительную информацию, - сегодня улыбка стала частой гостьей на молодом лице, подчеркивая озорной блеск карих глаз, не лишенных отражения нажитого опыта и приобретенной мудрости.
Истинный напротив по-прежнему оставался бесстрастным, равнодушно глядя на такого же, как и он, темноволосого демона.
- Вы окончили школу на два года раньше своих сверстников. Получили два высших образования: юридическое и… - он сверился с выпиской из личного дела, - ...художественное. – В голосе все еще сквозило удивление, хотя инспектор по досрочному освобождению читал эти строки неоднократно. – Вы родились в обеспеченной семье. Пред вами были открыты все двери. Почему вы избрали этот путь? – Порой он чувствовал себя нянькой для всех тех, кто преступал черту закона и оказывался в его кабинете, он помогал им подняться с колен, отряхнуть перепачканные липкой, быстро впитывающейся в мягкую ткань кашицей грязи штанишки, после чего провожал до дорожного указателя, показывая верный путь. Возможно, он слишком много мнил, видя себя этаким спасителем-миротворцем.
- Почему? – Тай казался удивленным. Для него ответ был очевиден. Когда у тебя есть все, неизменно хочется чего-то нового. Когда наркотики перестают доставлять удовольствие, и игла, пронзающая кожу, не кажется чем-то запретным, аморальным, тем, за что отругают и поставят в угол, начинаются поиски иных граней, поиски того, что заставило бы кровь бурлить, помогло бы почувствовать холодную сталь лезвия под босыми стопами ног, когда любой неверный шаг приведет к сильнейшей травме или летальному исходу. – Мне было интересно…
"..Интересно, насколько быстро меня смогут вычислить, отследить и найти. Ведь каждый, сошедший с моих рук лист был новым впрыском пьянящего адреналина. И это превратилось в зависимость…"
- Вот так просто? – Нисколько не верящий взгляд над облупившейся, некогда имеющей напыление под золото оправой очков, на какое-то время оторвался от бумаги, но задавать дополнительные вопросы не время и не место: не исповедь и не допрос. Собеседник откинулся на высокую спинку казенного стула. Карандаш, зажатый между указательным и средним пальцами его правой руки, ластиком уперся в стол, лениво отбивая монотонный ритм, свидетельствуя о задумчивости инспектора. – Господин Мердок, вам тридцать…
- Тридцать один…
- …У вас никогда не было официальной работы, - не обращая внимания на внесенную поправку. - После смерти родителей вы жили на оставленное вам наследство. Никогда не были женаты и не имели длительных отношений. Два года вы провели в местах лишения свободы и были выпущены на год раньше за примерное поведение. Вы не считаете, что в вашей жизни наступила пора перемен?
Что можно было бы ответить на подобный вопрос? Что да, пора в жизни что-то менять? Пора найти достойную девушку, остепениться, обзавестись выводком маленьких демонят, найти хорошую работу, чтобы не оставлять после себя крохи нерастраченного состояния папеньки, да сомнительную славу уголовника, осужденного за подделку ценных бумаг, а передать отпрыскам семейный бизнес, за который было бы не стыдно? Или же прямо в глаза без утайки выпалить, что менять он ничего не собирается, что жизнь такой, какая она есть, устраивает его куда больше благополучия семейного очага, о котором мечтают многие, подобные сидящему напротив, у которого и кольцо на пальце мхом заросло от того, что он его никогда не снимал, оставаясь тошнотворно верным своей супруге? Интересно, а изменяла ли она ему? Скучный, серый, с гладкой плешью на голове, в очках с большими диоптриями, невысокого роста, чуть выше полутора метров, доходящий Тайгеру до середины плеча, когда они оказывались стоящими рядом – законник был совершенно невзрачным типом... 
- Вы правы. И я уже начал поиски нового себя. Сейчас я являюсь добровольцем в социальном центре помощи безработным. Мне хотелось бы найти иное применение своим навыкам, - даже толстяк с пивным животом на детском утреннике, именующий себя Санта Клаусом с наклеенной бородой из спутанных синтетических волокон, заставляющий малышей верить в вымышленного персонажа, не смог бы выглядеть убедительней.
Удовлетворенный кивок Истинного подтверждал, что тот купился.
- За время отбывания наказания с вами произошел инцидент…
Мердок легкомысленно махнул рукой:
- Отражение. Первое обращение. За буйное поведение схлопотал недельный карцер, где было достаточно времени, чтобы распробовать, что из себя представляет это превращение, разобрать его в мелочах и привыкнуть к более чем двухчасовому спектаклю без антракта. Правда, к концу седьмого дня процесс сократился минут на тридцать. Больше там развлекаться было нечем, - в измененном состоянии Тай посмотрел бы на инспектора снизу вверх, поскольку на добрые пять дюймов становился ниже его и в целом внешне напоминал прямоходящего нетопыря, но без перепончатых крыльев соединяющих длинные тонкие руки с костными когтевидными наростами на локтях и тельце, покрытое короткой, жесткой шерстью-щетиной.
В кабинете повисла довольно длительная пауза, во время которой можно было слышать тиканье настенных часов, отмеряющих последние секунды встречи.
- Мистер Мердок, - скрипнув под собой стулом, сущность наклонилась вперед, опираясь локтями о столешницу цвета мореного красного дерева; карандаш оказался справа от лежащих друг на друге тыльной стороной вверх ладоней. – Я буду с вами откровенен. По итогам нашей сегодняшней беседы, я намерен оставить в деле положительную характеристику, руководствуясь вашим открытым стремлением к переменам в жизни. Смею надеяться, что Истинный с такими возможностями, как у вас, одумается вовремя и не оступится во второй раз, - закончив говорить, инспектор поправил на переносице очки, оставаясь по-прежнему серьезным, взялся за отложенный карандаш и оставил быстрым росчерком несколько пометок на листе альбомного формата.
Тайгер улыбнулся. Да, ему пришлось вычеркнуть из своей жизни чуть более двух лет, когда кое-кто сдал его, обменяв свое тюремное заключение на условный срок, но сам он еще отделался малой кровью. Что было бы, коли вменили бы ему в вину и соучастие в фальшивомонетчестве? Два года? Ой ли. Семь, быть может больше, пущенных ящеру под хвост лет. Зато сейчас, будучи свободным, вернувшись к старым контактам, поставщикам, при поддержке сокрытых на иных материках банковских счетов, оформленных на подставных, никогда не существовавших лиц, он может продолжить так хорошо шедшее дело. Требуется лишь расквитаться кое с кем, да обзавестись честной работой для отвода глаз.
- Спасибо, мистер Блейн, - приняв утраченное внимание инспектора за недвусмысленный намек об окончании беседы, Тай, прозванный в местах не столь отдаленных "Мистер Ти" людьми, кому он мог помочь, заслужив их уважение, даже когда был ограничен в свободе, находясь в четырех стенах, и просто презрительно "Белый Воротничок" всеми остальными, поднялся с крайне неудобного кресла, стараясь при этом создавать как можно меньше шума.
- Надеюсь, никогда вас больше не увидеть, - в суровом голосе государственного служащего, больше не отрывавшего от документов взгляда, слышался намек на улыбку. Могло ли показаться?
Мердок решил, что не показалось. Выйдя за двери кабинета, он ослабил до этого момента затянутый до предела узел галстука и медленно, сосредоточенно выдохнул. Ведь что может быть проще изобразить раскаявшегося в своих прегрешениях праведника пред тем, кто в это очень хочет поверить?

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (11.11.2010 07:50)

Я люблю белые орхидеи, сепийные фотографии и джаз, а что любите вы?
Меня зовут Эстер. Эстер Элизабет Линч. Мне тридцать четыре года, хотя я выгляжу моложе своих лет. От матери мне достались красота, и умение всем нравиться, от отца - трудоголизм, азарт и склонность к авантюрам. И, разумеется, "Рауль Дюк" - жемчужина ночного города. Хотя почему я говорю "мне"? Все это досталось нам. Слово, которое приобретает дополнительный смысл, если у тебя есть...
- Эстер, ты готова? Пресса ждет. - Эрик смотрит, как я докрашиваю губы, а потом, улыбаясь, подает руку, чтобы увести из тихой комнаты под вспышки фотокамер.
Тот, кто видит нас в первый раз, не верит, что мы близнецы. Тот, кто знает нас дольше, говорит, что не встречал людей более похожих. Мы одинаково думаем, произносим одинаковые фразы, дополняя друг друга, нам нравятся одни и те же галстуки, ароматы и люди. Говорят, что близнецы - это одна душа на два тела. Может быть, так и есть. Мы улыбаемся, глядя в объективы.
- Скажите, мисс Линч, вас, наверное, как и многих известных людей тяготит публичность вашего дела? - первый вопрос задает розовощекая улыбчивая репортер из известного женского журнала. Я смотрю на нее, как бы обдумывая, что ответить, хотя на самом деле этот вопрос задавали нам миллион раз.
- Безусловно, публичная жизнь - это тяжело, но нас с братом готовили к этому с самого детства. Спустя столько лет, мы привыкли, любой бы привык. Популярность не кажется нам чем-то неестественным.
- Вы никогда не страдаете из-за того, что людей больше привлекает ваша красота и деньги, а не личность?
- Нет, - я продолжаю улыбаться, - мы с Эриком умеем выбирать себе круг знакомств, которые ценят нашу суть, остальные нас мало волнуют.
Мы были знамениты по праву рождения и всегда знали, что когда-нибудь "Рауль Дюк" будет наш. Жизнь напоказ - это очень тяжело. Ты учишься красиво улыбаться, чтобы хорошо выглядеть на фотографиях раньше, чем начинаешь говорить. Любое брошенное тобой слово, любой жест подхватывается и интерпретируется как угодно. Но мы были красивы, и нам прощалось многое. Нам с братом досталась та красота, которая с годами расцветает и становится совершенной. У меня довольно высокий рост для женщины - сто семьдесят восемь сантиметров, впрочем, Эрик выше меня на голову. Мы темноволосы, темноглазы, стройны и подтянуты. В юности у меня была мальчишеская фигура, которая к тридцати годам превратилась в элегантную женскую. Легкий загар и яркая внешность - иногда, глядя на наши фотографии в журналах, мне казалось, что я и Эрик просто глянцевые манекены, идеальные и бездушные. Мы должны были быть осторожны, чтобы не попортить свою позолоту...
- Раньше заметки о близнецах Линч не покидали скандальные хроники. Эстер, Вам не скучно в роли успешной бизнес-леди?
Томас Скотт - известный скандальный журналист, благодаря которому появилось большинство вышеупомянутых статей. Наглый, циничный сукин сын, охотящийся за сенсацией. Впрочем, о нас он писал исключительно правду, благо мы давали действительно много поводов.
Мы были азартны и любили брать друг друга на слабо. Так я нас спор переплывала реку, приходила на экзамен в одном нижнем белье, прыгала с небоскреба на резинке в Бердленд и Тридцать Три, хотя очень боюсь высоты, на скорость соблазняла королеву бала на выпускном, в то время, как Эрик проделывал тоже самое с королем, и даже била машины копов. И это были самые невинные чудачества. Иногда наши шутки были более чем жестоки, а иногда опасны. Так один раз мы почти добралась до Полигона, но нас вовремя остановили. Я скучаю по той жизни.
Эрик был осторожнее меня, но всегда защищал перед взбешенными родителями и общественностью. Все наказания делили пополам. Делить на двоих что бы то ни было - так было и так будет. А потом я встретила Мод...
- Нет, мистер Скотт, нам не скучно. В жизни нужно попробовать все, мы попробовали и остановились на том, что есть сейчас. Сожалею, что у Вас не хватает рабочего материала.
- Верите ли Вы в любовь с первого взгляда? - спрашивает та же журналистка из женского журнала. Неужели людям правда это интересно?
Я верила в Мод Дэлоуэй. В малышку Мод, белокурого ангела, свалившегося в мою жизнь почти под капот моего автомобиля. Мод любила устрицы и дождь. Она смотрела вперед и видела дальше, чем кто-либо. Мы были вместе пять лет, хотя и не афишировали свои отношения. Родители были против этой связи, потому что хотели видеть меня женой успешного бизнесмена и матерью пары очаровательных малышей. Но мы с братом не торопились исполнять их мечты. Я была с Мод, держала ее в объятиях и чувствовала, как моя жизнь наполняется счастьем. Как можно выразить словами любовь? Я любила Мод, как это небо над Голиафом, как вишневый сад, в котором мы с братом гуляли в детстве, я любила так, как невозможно было полюбить. Мод шла вперед, не задумываясь, и нам с ней было по пути на всю жизнь. По крайней мере мне так казалось. Она была моей русалкой, танцующей на остром лезвии, феей из снов, но любые сны имеют свойство рано или поздно заканчиваться...
- Нет, не верю. Любовь - это осознание того, что ты готов провести с человеком всю свою жизнь, просыпаться и засыпать с ним, быть в горе и радости. С первого взгляда понять все это, мне кажется довольно проблематичным, - я улыбаюсь милой журналистке, чувствуя внимательный взгляд Эрика.
- А как же Адриан Картрайт? Все газеты писали о вашем скором замужестве или это должен был быть брак по расчету? - Томас Скотт даже подался вперед, желая уследить за моей реакцией.
Близился год, когда наши родители должны были отойти от дел, а мы с братом занять их место в семейном бизнесе. Смена статуса и жизни, молодость заканчивалась, наступала деловая зрелость, когда ты должен был доказать себе и родителям, что ты способен не только на эпатаж публики. Мой брат был готов, а у меня была Мод и полное нежелание подчиняться стереотипам. На одном из приемов мне представили Адриана Картрайта. Я всегда считала себя довольно холодной натурой, но Адриан доказал, что это не так. Это была страсть, бешенная, разрушающая, пугающая и меня и брата. Я смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Мод все поняла, она умела расставаться в совершенстве, просто притворяя за собой дверь. Никаких скандалов, слез и упреков... Так было лучше для всех. Через месяц я поняла, что беременна, а еще через день мы с Адрианом объявили о помолвке.
Приготовления к свадьбе почти закончились, беременность протекала сложно, поэтому мы хотели пожениться как можно раньше. Я получила письмо от Мод. Прощальное письмо. Он писала о городе, о Петлях, о том, что она уходит навсегда и там станет чем-то другим. Я помню, как мир наклонился и по дуге ушел куда-то в бок. Очнулась я уже в больничной палате, после операции. Бывает так, что в один момент человек теряет все. Я потеряла Мод, потеряла своего неродившегося ребенка. Я больше никогда не смогу иметь детей. О свадьбе не могло быть и речи. Первый месяц я просто рыдала на плече у Эрика, потом ушла в бизнес. Я искала Мод, но ее не было нигде.
Я не люблю жалостливые истории, а вы?
- Без комментариев, мистер Скотт, об этом уже писали много раз, и эта тема больше не актуальна, - маска железной леди прирастает к лицу все плотнее, все совершеннее. Больше никто не сможет причинить мне боль. Эрик мягко касается моей ладони, он знает, что я чувствую.
Письмо Мод куда-то исчезло, я его не нашла, и мне кажется, что это не случайно. Из письма я помню одну единственную фразу, цитату из книги, которую мы обе любили: "Кому-то нужно умереть, чтобы другие больше ценили свою жизнь. Это контраст". Мод что-то знала и ушла, я надеюсь, не в неизвестность. Я уже почти потеряла надежду когда-нибудь ее увидеть, но буду верить, что она жива, пока мне не докажут обратное.
Репортеры задают еще вопросы, выясняют наши личные привычки, вкусы, играют в игру, пытаясь понять, чем мы с Эриком отличаемся друг от друга. Мы отвечаем, все также улыбаясь, но нам скучно. Еще пятнадцать минут и можно заканчивать. Впереди много дел.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (13.11.2010 22:21)

Имя Алан Торн вы, вероятно, слышали. То есть, наверняка слышали, если хоть изредка посещаете клубы, ну или просто включаете радио – пускай прозвучит хвастовством, но в нашем деле без этого никак: я – один из самых известных ди-джеев в Голиафе. Тут сейчас прискачут злые языки (с телами завистливых конкурентов, потому что, спасибо Капитан Очевидность, сами по себе языки не прыгают) и заявят, что Торн играет попсу, дешевку, ширпотреб для быдла. Однако я отвечу: ребята, у меня консерваторское образование. Да-да, моя мамочка всю жизнь проиграла виолончелисткой в Анлантической оперы, а мое первое воспоминание – не плюшевый мишка или банальная погремушка, а разноцветный ксилофон. Сьюзан Торн учила своего сына различать ноты, можно сказать, с колыбели, и я ей за это благодарен. Поэтому, не беспокойтесь: я отличу не только Баха от Генделя, но и пятую с шестой симфонии Шостаковича не спутаю. И сыграть могу, я же отличник – класс фортепиано, «подающий надежды молодой человек», как прошамкал на выпускном старикашка Браун. Не сложилось, видимо, с надеждой, впрочем, матушка смирилась, а на мнение остальных мне плевать.
«Для себя» сочиняю дарк и ритуал эмбиент и нойз; но мы все знаем принцип богоспасаемого Голиафа – бизнес есть бизнес, а если пипл охотнее хавает хаус, чиллаут, арэнби и просто миксы на популярные мелодии… почему бы и нет? Кормите детей и собак тем, что они готовы сожрать. Правило Торна.
Что же касается клубной культуры… пожалуй, она мне нравится. И ранг ди-джея возносит меня над обдолбанной толпой, я – вне, я – снаружи; они могут раздеться до трусов и трахать друг друга прямо на танцполе с глазами белыми и пустыми от наркоты, а потом утыкать ножами или комьями свинца.
Я буду наблюдать. Свысока.
В сущности, так было всегда. У меня немало друзей – школьных, консерваторских, даже какие-то соседи и друзья друзей, но словно за пленкой, прозрачной, незаметной и почти непроницаемой. Алмазная грань отстраненности. Я же говорил, что «для души» предпочитаю эмбиент?
Мать – не исключение. С восемнадцати живу один. Отца не знал, только унаследовал от него черные крылья (опять Капитан Очевидность спешит на помощь, потому что мать – точно ангел). Да, я знаю. Она показывала мне крылья.
А я ей – нет.  Только соврал, что тоже ангел – потому что отца, кем бы он ни был, Сьюзан Торн ненавидит. Я соврал, и то была ложь во благо.
Итак, я ди-джей, я демон, в сумме - квинтэссенция скверны… и все-таки не самый худший из обитателей многомиллионной задницы, именуемой Голиафом. Нет, правда. Я никого не убивал, если обманывал, то с лучшими побуждениями, наркоту не распространял (а употребление не считается уголовным преступлением, так ведь?), возвращал долги, поддерживал друзей, не злоупотреблял чужими жилетками, по-доброму расставался с любовницами… и любовниками тоже.
Нет… правда. Господи. Старикашка Браун как-то высказал в телефонную трубку – клянусь, плевки и слюна долетали через мембрану, - будто я продал душу Его Величеству Мейнстриму. «Ты пианист от Бога, Алан. Ты достоин кары за то, что творишь!»
Накаркал, старый пень.
Все хорошо. Все, мать вашу, хорошо. Ничего не было. Ничего не…
«Светильник Джека» - это, я вам скажу, дерьмовое название для клуба. Но не более дерьмовое, чем «Детка, сделай это», а именно так называется последний хит всем известного певца, имя-которого-слишком-знаменито-чтобы-лишний-раз-называть. В общем, пригласили отыграть – я согласился. Атмосфера чертовщины забавляла меня, а в курилке я успел присмотреть пару симпатичных ведьмочек, которые как раз натягивали лохмотья и разукрашивали лица белилами и тушью. Одна стрельнула у меня веселую таблетку. И пообещала дождаться после работы.
Ее звали Дебора.
А потом все и началось. Не после первой темы, где-то в середине сета. Конечно, среди посетителей клубов мало трезвых и адекватных людей, но здесь-то более-менее прилично… было. Ну, по сравнию с «Дрожью», где я подрабатывал в девятнадцать. Сейчас, в двадцать шесть, я могу позволить себе послать к черту сомнительные предложения…
Теперь я думаю (но тсс, старина Алан вообще-то реалист до мозга костей), что это было наваждение. Милашка-Пасть, похоже, скользнул всей своей многотонной тушей прямиком через «Светильник Джека». Может быть, нассал на головы.
Они обезумели. Все, как один – в мигании неона, в кособоком переливе реальности, словно скрутило и перегнуло пополам, рваным клоком бумаги. Трехмерное в двухмерное, и наоборот. Гребаная неэвклидова геометрия.
Они обрадовались… если можно так назвать. Клянусь, я отродясь не видел столько Отражений, сколько в ту ночь. Хотя мы с приятелями и баловались игрой «перекинься за пять минут» (закрытая хата, море выпивки и травки прилагаются).
Хуже всего, что я… тоже. Почти. А мое Отражение – это не то, что стоит видеть; бесформенная радужная амеба со стрекалами, уродливая помесь мокрицы и инфузории-туфельки. Ростом метр-семьдесят и весом в мои немалые восемьдесят пять килограммов.
Я не любил эти игры даже с проверенными людьми.
И здесь пытался удержаться, хотя соображать становилось труднее; музыка и блики сине-белого света превратились в азбуку Морзе, сам Голиаф выкладывал нами какое-то послание – иероглифами крови, надписями мяса. Каждый – это Книга Крови, как известно. Тогда я почувствовал…
Нет. Не тогда.
Сейчас.
Тогда я просто выблевал ужин и пару пива на пол. Но так и не перекинулся. Может быть, зря…
Остальные молчат о произошедшем. Включая владельца и ведьмочек. И посетителей, конечно. Скрывают и таят, как самую постыдную тайну, и некому проболтаться – виноват-то каждый.
Но они отделались легким испугом. А я… через три дня я нашел первый Знак.
Радужная пленка на груди. Просто пятно, которое на моей светлой коже выглядело чем-то вроде экземы, диаметром в четвертак. Я стоял перед ростовым зеркалом и пялился на голое отражение – среднего роста парень, двухцветная прическа (могу себе позволить лучших парикмахеров Голиафа), зеленые глаза, пухлые губы, полноватая «хватит-чизкейков-на-ночь» фигура… о черт, и это пятно. На двадцать седьмом году жизни, я… менялся.
Просто гребаная экзема. Только не проходит она уже несколько недель. Я нашел Дебору, ворвался с порога, и накинулся, словно все эти проклятые в фильмах ужасов, "ты должна мне помочь". Она не помогла. Она в ту ночь превратилась в змею на костяных ногах, и отделалась просто стыдом.
А я...
Не хочу говорить об этом вслух. Только не я. Только не…
У меня все в порядке с мышлением и речью. То есть, я не Эйнштейн, но никогда им не был. Случайный ящер на улице недобро покосился в мою сторону, но отправился дальше.
Я не мутант, слышите? Я ни во что не превращаюсь.
Все. Будет. Хорошо.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (15.11.2010 21:52)

Перед тем, как сделать первый надрез, Патрик еще раз задумчиво осмотрел хладный трупик с гипертрофированно крупными крыльями. Шея была свернута так азартно, что осколки позвонков в одном месте пробили розоватую кожу. На самом деле размышлять не стоило - время поджимало, поэтому он взялся за тесак и уверенным движением вскрыл тельце. Запустив руку внутрь, вытащил внутренности: темно-красные, еще кровоточащие комки, зажатые в крупной ладони. Капелька жиденькой крови попала на фартук, который прикрывал вельветовые брюки.
Врач, ловко орудуя тесаком, мелодично напевал себе под нос какой-то прилипчивый популярный мотив. Скорее даже гудел, чем пел, учитывая его густой, глубокий голос.  Патрик Хейл был крупным, очень высоким мужчиной сорока лет. Человека, более развитого физически, сложно себе представить. Его тяжеловесная и вместе с тем скульптурно вылепленная фигура подошла бы скорее здоровяку из качалки, нежели обладателю интеллектуальной профессии. Фартук смотрится на нем почти нелепо, но  зато тесак – вполне померным для широкой ладони.  А вот скальпель едва ли не тонет в этих пальцах и никогда не делает неверных движений. Эти руки не дрожат.
Мистер Хейл в прошлом полевой хирург.
Может быть, поэтому он так мрачно, чернушно шутит, отпуская иногда такие замечания, от которых нормального человека бросает в дрожь. Для Патрика как будто бы и нет ничего святого, его ничего не смущает и не беспокоит. Даже к собственным крыльям – огромным,  под стать сложению, черным как ночь, он относится довольно цинично и физиологически просто, и если бы не общественная мораль, то прикрывался бы ими от солнца в жаркий день.
Он подрезает сухожилия и фасции вокруг крыльев тушки, а потом легко отнимает их и откладывает в сторонку. На кончике крыла все еще сохранилось крохотное черное перышко, и Патрик обрывает его, досадуя, что оно не ощипано как следует. Как любой врач, он аккуратист.
У мужчины выверенные, скупые движения, и от этого ощущение монолитности его фигуры только усиливается. Кажется, что хирурга невозможно согнуть или изломать, и его лицо, открытое и спокойное, только подтверждает догадку. Черты лица мистера Хейла крупные и правильные, вообще лицо из тех, что принято называть волевыми. Темные, короткие волосы, темно-серые глаза. Однако характер ему достался сложный, обильно сдобренный сарказмом и испорченный профессиональной деформацией.
Сейчас семь утра, и Патрик готовит курицу. Разделив куски, он обтирает их перцем и солью, добавляет травы и заливает чуть разбавленным вином. Ставит в холодильник – мариноваться до позднего вечера, когда он возвратится домой и сможет поставить курицу в духовку. День он проведет рядом с Майклом, как обычно. Уже несколько лет Патрик является для Сильверстоуна не только лечащим врачом, но и компаньоном, а при необходимости даже сиделкой. Работы он не гнушается. Патрик не обременен семьей, поэтому все его время принадлежит лишь ему одному. Пока он служил в действующих войсках, жениться не видел смысла: эдак можно женщину оставить вдовой, а обманывать чей-то материнский инстинкт хирург не хотел. Понимал, что из него едва ли когда-нибудь получится хороший муж и отец. Родители Патрика умерли, так и не дождавшись, пока сын остепенится. С личной жизнью, впрочем, у него полный порядок, вниманием он не обделен.
Деньги давно перестали держать его рядом с Майклом. Не сложно было бы найти менее хлопотную работу, чем уход за паралитиком, но если уж так рассуждать, думал Хейл, то становиться врачом вообще не имело смысла. Он ходит за Сильверстоуном, как за другом.
С пациентами нельзя дружить, иначе начинаешь их жалеть, но это правило Патрика как будто не коснулось. Он достаточно принципиален и умеет настоять на своем, и время от времени, пользуясь весом врачебного слова, спасает Майкла от нежеланных встреч или бесед: «Простите, у мистера Сильверстоуна строгий режим, ему нельзя переутомляться.»
И невозмутимо увозит своего подопечного. Он прекрасно понимает, что кроме самого Майкла ему никто не может ничего запретить.
Спокойный и размеренный режим время от времени чередуется загулами и рисковыми предприятиями. Одной из слабостей хирурга является адреналиновая зависимость, здесь он неисправим. Жажда толкает его на авантюры, но пока Патрик выбирался сухим из воды и знал меру. Никто и ни при каких обстоятельствах не видел его Отражения – хирург его просто не имеет.
Хейл заканчивает возиться на кухне в половине восьмого, и тщательно все убирает, раскладывая по местам. Моет руки, снимает фартук, прячет курицу в холодильник. Насвистывая, он выходит из квартиры и едет на работу почти как в гости.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (04.01.2011 16:21)