Как когда-то советовал Сол Мур, Майкл научился принимать чужую заботу с почти стоическим смирением. Уязвленная гордыня уже не шипела, придавленная тяжелой пятой необходимости. Вместо нее в сердце Майкла Сильверстоуна нет-нет да рождалась благодарность к людям, заботившимся о нем.
Беспомощность – страшное наказание для гордеца, пытка изматывающая и долговечная. Но нет ничего сильнее желания жить. Когда именно оно начинает руководить всем существом, на второй план отходят и болезненная гордыня, и мелочность обид, и недовольство.
Остается только цель – не согнуться, не опустить голову, пройти отведенный путь достойно. Прожить от начала и до конца, дыша полной грудью, радоваться каждому мгновению, потому что смерть – есть пустота, чернота и забвение.
Уж он-то знал это точно.
- Спасибо, Патрик. – Сильверстоун вздохнул. Что он мог сказать? Конкретно ничего у него не болело. Разве можно сказать «Доктор, у меня сегодня болит душа»? Если только психоаналитику или психотерапевту. 
– Если бы я мог конкретно ответить на Ваш вопрос, Патрик. Я не знаю, что меня беспокоит. Тревожно. Настроение отвратительное. Знаете, как перед бурей. - Полулежа на кровати, Майкл сжал край постельного покрывала. – И мне… тесно. Тесно здесь. – Сильверстоун постучал себя по грудине над сердцем. На какое-то мгновение ему показалось, будто ребра его сделаны из стекла и сейчас он легко побьет пальцами собственную грудную клетку. – Чертовщина какая-то.

- От себя не уедешь, Патрик. Не убежишь и не спрячешься. От снов, желаний, простых мелочей никуда не денешься. И очень трудно что-либо поделать с собственной яростью. Знаете, с такой, которая разъедает нутро и сжимает кишки в кулак? Знаете. – Кивнул сам себе Сильверстоун. Он говорил быстро, как будто боялся не успеть. К горлу подступал горький ком и что-то мучительно давило кадык.
Пальцы разжались, чтобы снова сжаться. Он не жаловался, по привычке давал подробный ответ на заданный вопрос.
Хотел сказать еще что-то, но тут ворочавшееся внутри, то самое отвратительное, зовущее с собой во тьму чувство, как выплеснувшаяся из сосуда вода, вырвалось наружу судорогой.
Так, свернувшаяся кольцами змея, делает мгновенный бросок. Так разрывается ткань мироздания, обнаруживая в изнанке сплошную черноту, холодную бездну. Так все переворачивается с ног на голову и обратно тысячу раз за короткий миг, стирая чувства, мысли, память.
Майкла бросило в жар, затем ударил озноб. Выгнуло дугой.
Такого с ним еще не было, поэтому истинный не на шутку испугался. Сделав глубокий вдох, Майкл выдохнул сквозь сцепленные зубы и зажмурил глаза. От напряжения и боли по щекам побежали слезы. Сознание будто бы раскололось надвое, как две части ядра ореха. Его тело снова кромсали, ломали, выворачивали, меняли, но не хирургически, а словно изнутри. Очень изощренно и медленно.
Сильверстоун попытался что-то сказать, но из горла вырвался низкий, надсадный хрип. Он начал задыхаться.
Ладонь впилась в спинку кровати. Сильверстоун открыл глаза, пытаясь выбраться из западни меняющегося сознания, уцепиться хоть за что-нибудь знакомое. Взгляд, обращенный на Хейла, был уже не совсем человеческим.

Реальность двоилась, как будто была несовмещенными, одинаковыми картинами, нарисованными на двух кусках стекла. И он, прежде обладавший одним, четким осознанием, теперь смотрел на это будто под двумя разными углами зрения. Ему хотелось плакать от стыда и ликовать от свободы одновременно. Страх граничил с торжеством. Первобытный ужас перед неизвестностью мешался с отчаянной радостью.
Четких мыслей не было. Сознание расползалось на ошметки. Его разрывало между двумя полюсами. Ладони продолжали судорожно цепляться за несчастную спинку кровати, которая от приложенных усилий начала трещать.
Мышцы пресса напряглись настолько, что казалось, лопнут. Майкл вытянул шею и запрокинул голову, как будто невидимые силы распинали, растягивали его на прокрустовом ложе, которым стала кровать.
Но вместе с болью, слезами, рвущейся наружу злостью и ненавистью он почувствовал то, чего не ощущал уже очень давно. Нижняя часть тела, пусть и не управляемая, снова принадлежала ему.
Хрипя, рыча и скалясь, истинный менялся. Менялся беспрерывно, необратимо и неузнаваемо. Лицо вначале вытянулось, его черты заострились, а потом и вовсе перестало быть хоть мало-мальски узнаваемым.
Истинный вспотел, пижама была безнадежно испорчена. Наружу вместе с невероятной мешаниной эмоций, как новорожденный, отчаянно толкаясь и взбивая воздух, просился кто-то другой. Сам Майкл Сильверстоун, таким, каким он помнил себя, теперь словно бы оказался запертым в темной комнате, и наблюдал за происходящим сквозь маленькую замочную скважину. Наблюдал и ужасался.
Пить. Почему-то очень хотелось пить. Невнятная попытка произнести одно единственное слово обернулась новым звуком никак не похожим на человеческую речь. И зверь, прежде находившийся внутри него, наконец полностью обрел кровь и плоть.
Ладони соскользнули со спинки кровати. Большая и невероятно сильная тварь, что раньше была Майклом Сильверстоуном мотнула головой, легко перевернулась на живот, вжимаясь во влажные от пота простыни, и с шипением уставилась на хирурга.

Отредактировано Майкл Сильверстоун (07.01.2011 21:07)

Все смешалось. Запахи, ощущения, звуки. Приглушенный свет теперь казался ярким. Из-за того, что зрение никак не удавалось сфокусировать, предметы имели радужный ореол. Полуголый, потный, напуганный и вместе с тем возбужденный Майкл пытался отдышаться. А потом, когда Патрик дотронулся до него, резко шарахнулся в сторону.
У него было два совершенно простых и естественных желания. Пить и бежать, чтобы спрятаться, потому что какой-то частью своего раздвоенного сознания Сильверстоун понимал – это не та ситуация, когда им с Хейлом стоит оставаться наедине. И если Патрик пытался сейчас уговорить и успокоить обратившегося пациента, то Майкл наоборот предупреждающе рычал.
Борьба между инстинктами и разумом в этот момент шла поистине титаническая. Но запертый в темной клетушке собственного сознания истинный в этот раз проиграл. Шарахнувшись сначала от прикосновения, Отражение с удивительным проворством бросилось на Хейла, спихивая того с кровати. У Майкла Сильверстоуна были сильные руки, его звероподобное отражение сохранило и силу, и необходимую быстроту.
Повалив Хирурга на спину, Майкл прижал его всем весом сильного тела, намереваясь вгрызться в шею и таким образом выместить всю обиду, боль и злость.
В оставшемся маленьком уголке сознания измученный истинный пытался хоть как-то управлять измененным телом. Пытался и не мог. Нависнув над врачом, Сильверстоун глухо и протяжно завыл. Это был звук, ознобом пробирающий до костей. Вой, крик и плач слитые воедино.

Извиваясь и рыча, Отражение попыталось освободиться.  С первого раза не вышло, потому что Патрик был не просто силен, а очень силен. В сознании Майкла промелькнула мысль о том, что нанять его – был очень хороший и верный выбор.
«Удержи меня. Только удержи меня» - мысленно попросил не контролировавший ситуацию Сильверстоун. Вопреки этой мысли, управлявшему телом зверю удалось вывернуться, и теперь уже Майкл накрыл собой Патрика.
Взгляд Отражения встретился со взглядом Истинного.
Почти точно такая же ожесточенная борьба шла внутри сознания самого Майкла. Телом управляла то одна, то другая его часть, разум или лишенные каких-либо сдерживающих факторов инстинкты.
Сильверстоун словно попал в отлично придуманную ловушку. Чувствовал, понимал, мог видеть и слышать, но почти не мог управлять ни желаниями, ни телом, потому что его многомесячный голод, отчаяние и злость были куда как сильнее его.
Сколько раз и как сильно он заталкивал их внутрь? Когда успело образоваться это двойное дно? Почему теперь он был готов убить этого ни в чем неповинного истинного, который хотел помочь ему?
«Помочь?» - Майкл внезапно замер. Так и застыл, вцепившись в плечи Патрика.
Не понимал, что рвет когтями кожу, не чувствовал, как сочится кровь. Держал крепко, боясь отпустить и окончательно провалиться в безумие. И по-прежнему не мог произнести ни слова. Только судорожно хрипел, пуская пену. Но больше не тянулся к шее Хейла и не пытался размазать его тонким слоем по ковру. Зверь сдался. Майкл Сильверстоун наконец-то умудрился худо-бедно взять свое Отражение за загривок, хоть это измененное тело, казалось, больше не принадлежало ему.

Было время «снаружи» и время «внутри». Майклу казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он смог ослабить хватку. Загнанное в угол сознание истинного металось теперь от стыда и страха. Голос Хейла звучал как будто издалека. Перед глазами снова двоилось. Он почти вырвался, почти получил свою долгожданную свободу, но какой ценой?
Сильверстоуна окатило жгучей волной стыда. Неуклюже он отстранился от Патрика и теперь лег рядом, повернувшись набок. Лицом к лицу. Наклонил голову и закрыл глаза.
Тяжело дышал. Устал, запыхался. Был измучен самим собой. Боялся и стыдился себя другого.
Если Патрик Хейл обещал помочь, то сейчас было самое время, потому что именно в этот момент Майкл отчаянно ненавидел себя за то, что не смог удержаться на тонкой грани между собой истинным и своим впервые проявившимся зверем.
- Воды. - Из горла вырвался протяжный, хриплый звук чем-то отдаленно напоминающий речь. Майкл поднял руки в попытке закрыть лицо или то, что когда-то им было.
Лежал притихший, старался унять бешено колотившееся сердце.
Господи, во что же такое он превратился? Смотреть просто не было сил. Ошметки разорванной одежды липли к телу. Собственный запах, резкий, другой, чужой, пугал. Но где-то там, на периферии сознания мелькало странное, упоительное ощущение движения, не скованного ничем. Такое естественное и привычное, которого он был лишен ранее.
Сделав над собой усилие, Сильверстоун поднялся на локтях, оглядывая себя. Отполз немного назад, аккуратно, будто боясь упасть, сел. Потом медленно, очень аккуратно стал подниматься, вытягиваясь во весь немаленький рост.

Удержать в ладони стакан и попытаться из него выпить было нелегкой задачей, с которой Сильверстоун справился только с третьего раза. Его било крупной дрожью. Стакан плясал в руке. Сделать глоток оказалось задачей повышенной сложности, поэтому пришлось исхитрившись лакать. Большую часть воды он попросту пролил, но и той немногой влаги хватило, чтобы смочить горло. Мельком Майкл уловил движение в полированной поверхности  облицовки. Вздрогнул а потом с неожиданной прытью, буквально пулей бросился за дверь, в ванну.
На мгновение все стихло. Это была немая, зловещая тишина.
Послышался звон разбитого стакана и уже знакомый Хейлу не то вой, не то плач, не то возглас сожаления. Что он ожидал увидеть? Уж точно не это.
Сильверстоун в нелепой позе застыл перед зеркалом, в котором явственно отражалась вся искаженная суть его собственного Я. Темное начало, которому Майкл теперь неотрывно смотрел в глаза.
Чудовище скалилось, Майкл скалился в ответ.
Размазывая кровь, истинный провел ото лба к подбородку, вниз по шее, чувствуя под влажной кожей напряжение тугих мышц, ниже к паху, к возбужденному члену.
Борьба на ковре не прошла зря, и инстинкты взяли свое разом.
Сдернув полотенце с держателя кольца, Сильверстоун попытался стыдливо прикрыться.
«Господи Иисусе! Мать твою!» - это был, пожалуй, самый впечатляющий хэллоунский костюм, который Майклу доводилось видеть. Только вот теперь его не снимешь.
Хейл радовался. Радовался тому, что его пациент, хоть и не надолго может ходить. Майклу все это казалось кошмарным сном, наркотическим наваждением. Он даже потер глаза, потому что этого не могло, черт побери, быть. Но, увы, было.
Опустошенный, растерянный, пошатываясь, Майкл вышел обратно и едва справляясь с измененными челюстями, по слогам, растягивая гласные прогундосил:
- Дьявольщина, Патрик.
Он знал, что такое Отражение. Знал, что это зараза, болезнь души, которую нужно прятать и почти как маленький ребенок боялся теперь, что не сможет «превратиться обратно».
Так и стоял, прикрываясь полотенцем, в потеках крови и пота, вопрошающе глядя на Хейла, как будто он мог дать ответы на все вопросы, которые роились в этой расколотой надвое голове.
Где-то там, глубоко внутри, янтарным елеем на душу лилось ощущение силы и полноценности, такое естественное и обычное желание передвигаться без помощи инвалидного кресла.

На замечание о том, как влетело Хейлу, Майкл только пристыженно опустил голову. Рефлексы сыграли с ним злую шутку. Занятия спортом в годы учебы в университете не прошли даром. Сильверстоун хрипло и шумно вздохнул. Ничего себе вечерок в канун Дня всех святых. Хороший он преподнес себе подарок. Смотрел на струю теплой воды. Подставил под нее руку.
«Это все равно, что отражение в зеркале. Только немного другое» - уговаривал себя истинный. И все было бы хорошо, если Майкл не набросился на Патрика. Почему он это сделал? Как на самом деле ему хотелось наброситься на отца или на беднягу Стетфорда? Как часто он был готов кого-либо разорвать? Как часто приходилось сдерживаться, когда ярость давила под дых?
Что ж, теперь давнее желание могло осуществиться в мановение ока и окончится тюремной решеткой.  Чем или кем бы ни было его отражение, этого зверя надо было брать на короткий поводок. Или же... договариваться?
В который раз Сильверстоун удивился выдержке и такту Патрика.
Вода бежала, смывая кровь, Майкл смотрел на свою и одновременно чужую руку, на изменившееся до неузнаваемости тело. Отвращение постепенно сменилось исследовательским интересом, а страх желчной иронией.
Ему просто необходимо принять себя таким. В конце концов, не он первый и не он последний. Чудо? Наверное, так. Неправильное, как подарок злой феи.
Сильверстоун усмехнулся. «Что ж. Придется нам с тобой дружить, парень. И желательно без транквилизаторов, противосудорожных и прочей дряни». Зачерпнув воды, Майкл ополоснул лицо. «Хоть так, хоть так – красавчик, черт тебя дери» - подумал истинный и брезгливо сплюнул.

Отредактировано Майкл Сильверстоун (08.01.2011 01:37)

Как после бури небо становится чище, так постепенно к Майклу возвращалось потерянное душевное равновесие. В канун Дня всех святых Сильверстоун не был одинок. Странное и страшное происшествие каким-то чудом сблизило двух мужчин, хотя за эту невольную выходку Майклу до сих пор было стыдно. Прежде амбициозный и склонный к эпатажу, после автомобильной аварии, Сильверстоун стал строгим и тихим, выбрав добровольное затворничество. Ночные кутежи, громкие вечеринки, светские рауты теперь были не для него, но оставались другие радости жизни, более простые и незамысловатые, но не менее радостные. Это Майкл знал наверняка.
Выпивка приятно обожгла горло и помогла немного расслабиться. Майкл, слушая Хейла, поначалу кивал как китайский болванчик. Смысл сказанного он понимал, оставалось принять.
Принять свое новое проявление сути было нелегко. Научиться этим управлять – еще сложнее. Сейчас он сам себе казался узником, запертым в собственном теле, и в то же время Сильверстоун чувствовал себя свободным как никогда.  Вот уж действительно, стоит отобрать какую-либо из привычных возможностей, и возвращение ее через какое-то время покажется даром божьим, великим чудом, спасением.
Это были во всех смыслах странные ощущения. То, что он много лет прятал от себя, теперь вырвалось наружу и обрело форму. Но не было худа без добра. Отражение, проявившись уже после полученных Сильверстоуном травм, не было ущербным, и благодаря ему Майкл в некоторой степени мог снова ощутить себя полноценным. Возможно, это было мнимое ощущение, поскольку Отражение тоже по-своему управляло им, толкая на дикие и странные поступки. Как, например, сегодня. Благо, Патрику удалось удержать его, достучаться, докричаться и действительно помочь.
«Все, что ни делается – к лучшему?» - спросил себя истинный и утвердительно кивнул, вместе с тем отвечая на сказанное Хейлом.
Первое, чему научился Сильверстоун  - оценивать дополнительные факторы как возможности. А эта, стоило признать, была совсем неплохой.
Несколько мгновений Майкл просто молча смотрел на хирурга. Потом на звериной морде неизвестного науке существа появилось подобие широкой и добродушной улыбки.
- На «ты». - С трудом выговорил Сильверстоун, протянул руку и накрыл своей ладонью ладонь Хейла, безмолвно обещая, что обязательно постарается справиться и с этим.