» Бар "Королева Маб"

В поле видимости не было обнаружено не только антиквара, но вообще хоть кого-то. Улица словно вымерла. Последнее открытие, несмотря на плачевное положение, не могло не порадовать полицейского. Пока он тут валялся – десять? двадцать минут? больше? – какая-нибудь тварь могла бы счесть его вполне подходящим на роль лакомого деликатеса. Значит, не всё так плохо. Лишь бы самое драгоценное не отмёрзло. Беспокойство заставило шевелиться шустрее и за одним включить застуженные мозги. Где Мур? Куда мог пропасть? Он не успел? Нет, он помнил, как их толкнуло... их?
Неловкие непослушные пальцы с третьей попытки вытащили из кармана потрепанных джинсов телефон, и в этот миг накрыл приближающийся рёв и слепящий свет. Хантер инстинктивно резко оттолкнулся назад, поскользнулся, закрыл глаза рукой и отвернулся, когда ледяные комья осыпали густым веером с головы до ног. Машина! Какой-то сволочной ублюдок чуть не переехал его, свернув в самый последний момент в сторону.
- Бл***!! Глаза разуй!!
С советами он немного опоздал. Авто тормознуло носом в громадный сугроб, взбив белые клубы. В воющую тёмную пустоту можно было кричать всё, что угодно. И вряд ли услышат. Хантер сквозь зубы выдавил из себя ругательства, переворачиваясь с намерением встать, чтобы кто-нибудь более ловкий не замесил его колёсами в снежное рыхлое тесто посреди дороги, на которой он себя нашёл. Маклейн долго возился, нашаривая выпавший телефон закостеневшими пальцами. Сквозь вой хлопнула дверь, заскрипело под невидимыми ногами. Кто-то окликнул. Он обернулся, привстав на колено. И опять выронил телефон.
Перед ним стоял полуобнажённый ангел. Даже лучше, чем ангел. Джеймс. Сержант пригляделся, сильно щурясь от летящего прямо в застывшее лицо снега. Да, Джеймс. Но это не крылья. Рассвирепевший ветер раздувал полы расстёгнутого пальто, белого в морозном снежном полумраке. Под пальто не было ничего, и полицейский тупо уставился на незагорелый торс, пока антиквар ощупывал его голову, наверно, проверяя, не отвалились ли от холода уши, потому что на слова Хантер никак не отзывался, впервые выдав нечленораздельное протестующее мычание только тогда, когда настойчивые руки потянули вверх и жгучая боль отдалась по всему телу.
Заснеженные волосы мазнули по скуле. Надсадный от тяжести голос. Ещё бы, забыв обо всём, он благодарно повис на антикваре, крепко вцепившись в подставленное плечо. Как тот мог оказаться здесь со своим джипом?
Маклейн принудил себя встать на полусогнутые, медленно выпрямиться, сутулясь от пробирающих до костей порывов. Он уже даже не дрожал, и ни майки, ни рубашки не чувствовал при этом, словно стоит голый, и всё же широко улыбнулся посиневшими губами.
- Я вижу, ты успел переодеться по погоде?

Отредактировано Хантер (09.12.2010 19:52)

Антиквар предпочёл не отвечать, молча дотащив сержанта и бросив того в машину. Маклейн скорчился на переднем сиденье. В молчании они выбирались из сугроба, в молчании же ехали и сворачивали в гараж незнакомого дома, совсем не далеко от того перекрёстка, где случилась неожиданная "встреча". Снег, белым рваным саваном кутавший авто, остался на улице. Хантер в болезненном оцепенении только прикрыл было глаза, безуспешно пытаясь осмыслить последние часы своей жизни, как его с силой дёрнуло. Остановка. Приказано вылезать. Он был категорически против. Не хотел двигаться лишний раз, но и противоречить тому, кто пришёл на помощь, – тоже. Джеймс как будто бы знал, что делает, и это вселяло уверенность. Так они и оказались в квартире вместе.
Мур ничего не сказал, ни "погоди, дам полотенце растереться", ни хотя бы "проходи". Он просто исчез в тёмных недрах жилища. Хантер огляделся в недоумении и растерянности. Что он должен делать? Позвонить и вызвать такси? Разумно. Вот только… взгляд упал на брошенное прямо тут же у порога комом пальто. Только что? Что, Хантер? Шорох воды. Он прислушался. Где-то пустили воду. Горячую воду.
Он повозился, чертыхаясь и стягивая с обледеневших ног мокрые кроссовки. Осторожно ступая на нестерпимо ноющие конечности и поминутно кривя губы, пошёл наугад. Миновал, кажется, гостиную, или какую-то другую, достаточно просторную комнату, приметив в её углу что-то вроде бара, и вот она, приоткрытая дверь, из-за которой доносится шум. Маклейн заглянул, намереваясь было потянуть на себя створку, и остолбенел. Ладонь так и не взялась за ручку.
Джеймс стоял в кругу мягкого света. Золотистые блики на откинутых прядях, на светлой коже с чуть заметными границами символического загара, брызги летят сверкающими снопами во все стороны, и первые густые облачка пара поднимаются вверх, припорашивают дымкой стекло, зеркала. Мужчина прямо в брюках под душем. По изгибу спины, под пояс, бежит, извиваясь и разветвляясь, прозрачными струями вода, руки что-то делают впереди – из его положения не видно, и широкая полоска ремня слабеет, отходит от поясницы. Намокшие джинсы тянет вниз… Хантер понял вдруг, что перестал дышать. Ему надо было всего лишь отвести взгляд, но ничего более невозможного нельзя было придумать, когда хозяин дома наклонился, чтобы спустить за джинсами прильнувшее бельё.
Маклейн резко отстранился, развернулся, стараясь не произвести ни малейшего шороха, и заторопился в сторону бара в соседней комнате, чувствуя себя по меньшей мере беглецом. Сердце учащённо стучало чуть ли не у горла, он начал понемногу оттаивать и оживать. Налившиеся болью пальцы так и не обнаружили выключатель. Пришлось искать вслепую в темноте. Да где же, всё не то... А, вот! Что это? Этикетку не рассмотреть. Ну и чёрт с ней, какая разница.
Жадный глоток обжёг внутренности. Гость поморщился, помотал головой, отирая губы тыльной стороной ладони. Сейчас согреет. Забористая штука. Ещё один торопливый глоток. Ещё.
Хантер заставил себя притормозить, чтобы не захлебнуться, но перед глазами так ясно всплыли очертания согнутой спины и едва раздвинутых бёдер, что он ощутил, как зажгло сухим лихорадочным огнём скулы и застучал нарастающий пульс в висках.
- Чтоб тебя…
Невнятно ругнулся свистящим шёпотом, оттранспортировав себя к дивану, стоявшему боком к камину. Интересно, настоящий? От алкоголя всё становится гораздо понятнее, легче. Приятнее. И теплее. Да, их напоили какой-то дурью, а потом его выбросили в Гавайях и это чудо, что Мур нашёл его. Ему повезло. Ну уж завтра – завтра он вернётся туда и поговорит с ними. Поговорит по-своему, да.
Мысли путались. Хантер, уставший от впечатлений этого вечера, медленно согревался. Он машинально натянул на себя покрывало с дивана, на котором сидел. Бутылка пустела слишком быстро, а когда она опустела совсем, Маклейн устроился удобнее, пристроившись гудящей чугунной головой на подлокотнике мебели, и стал ждать, слушая, что вокруг и внутри. Льётся вода в душе. Так сладко посасывает в груди. Он бездумно улыбается. Отяжелевшие веки сомкнулись сами собой. Покалывающая боль в пальцах ещё какое-то время удерживала его сознание на поверхности, пока он не отключился вовсе.

Отредактировано Хантер (11.12.2010 03:29)

Ладонь ложится на плечо, стискивает пальцы. Одноногий склоняется над ним, стоя сбоку, с преувеличенным участием заглядывает в искажённое лицо, также преувеличенно огорчённо спрашивает:
- Тебе что-то не нравится? А?
Сердце бешено колотит. Пальцы сминают рубашку на плече. Крепко привязанные к толстым прутьям руки дёргаются, ещё больше затягивают верёвку на побуревших запястьях, впустую силятся порвать её, высвободиться. До боли знакомый голос. Рыжие спутанные космы, мажущие по взмокшему виску. Подтёкший грим. Грязно-белый, малиновый, чёрный. Под ним тонкие насмешливые губы. Искрящийся серый взгляд с пучками крошечных морщин в углах, забитых серой пудрой. Нет. Нет. Он не может сказать, лишь мычит заткнутым ртом, испуганно косится, как подвешенное на убой животное. Нет. Извивается, неистово бьётся, хрипя. Напрасно. Всё напрасно. Лезвие разматывает цепь, сверкает полированным боком, лениво скользя вниз. К нему. Уши раздирает чей-то кружащийся, удаляющийся крик. Хантер рванулся к нему на остатках сил.
- Джеймс!
…
Глаза широко распахнуты. Он лежит, не различая ничего перед собой. Не дышит. Реальность наполняет густая, бездонная, до самых границ сущего, тишина. Безбрежный океан вечного безмолвия, в который мало-помалу вторгается неузнаваемый приглушённый стук. Это стучит собственное сердце в груди.
Хантер постепенно расслабляет вспотевшие, сведённые судорогой ладони. Бессознательно сворачивается под покрывалом. Растеряно застывает. Где он? Что это за место?
В комнате никого. Он один. Не сразу поднимается и садится. Из угла льёт тёплый домашний свет торшер с причудливо расписанным цветным абажуром. Он освещает мягкий диван, два таких же кресла с расшитыми накидками и подушками у низкого, присевшего на декоративные динозавровые лапы стола, старинные "крылатые" часы, два зеркала, узорчатый ковёр. На стенах узкие африканские маски, багровые, жёлтые и чёрные. Потемневшие от времени картины соседствуют с шкафами, плотно заставленными книгами сверху донизу. На картинах – тропические и морские пейзажи, и только на той, которая над камином, изображён ящер преклонного возраста, на яйцевидную чешуйчатую голову которого водружена широкополая шляпа. Он держит в поблескивающих когтях сигару и небрежно улыбается художнику. Повсюду в гостевой свитки, карты, статуэтки, подставки, лампы, напольный глобус – и всё это каким-то образом без излишества умещается в едином пространстве, не распадаясь в анархически безвкусный беспорядок. Хотя Хантер имел весьма смутное представление о том, что безвкусно, а что нет, но по его мнению, удивительное жилище было уютным, и большего от неё не требовалось.
За широкими окнами в темноте пляшет, кружит, мотается снег. Гавайи. Он дома. Маклейн улыбнулся этой мысли, чувствуя, как напряжение отступает куда-то внутрь, растворяется, оставляя невесомую плёнку тревоги, но и та тает. Поэтому с улицы не доносится ни звука и так оглушающе тихо, как привык в детстве. Снег же напоминает ему о том, что произошло за сегодняшний день. На часах два с минутами. А такое состояние, будто провалялся сутки напролёт, сна ни в одном глазу. Джеймс, должно быть, давно спит.
Странно, они так мало знают друг друга и не обменялись и полусотней слов, а так просто называть его "Джеймс".
Что делать? Принять душ? Пройтись по дому? Надо как-то убить время, пока снова не захочется на диван под покрывало. Горячие тугие струи, против ожидания, окончательно прогнали налёт усталости, и он бы осуществил свои дальнейшие планы, если бы не выпал из кармана встряхнутой рубашки кубик. Обычный кубик из прозрачного пластика величиной с подушечку его мизинца. Ноль – пять. Закрытый глаз.
Джеймс. Внутренний голос резанул, дыхание перехватило. В голове что-то сдвинулось, пол повело в вправо, его – влево. "Просто держись". Вцепился в раковину. Крепкие руки, резкий, выбивающий воздух из лёгких толчок, головокружение, вопль. А перед этим – сжатые тонкие губы, их вкус, заставивший на пару секунд забыть, где они и что.
- Ну это то хотя бы было?
Вопрос адресован взъерошенному мокрому отражению в зеркале. Отражение не отвечает, уставившись с хмурым недоверием.
Маклейн отстранился, набросил ванный халат, который висел тут же, рядом с полотенцами, и выглядел не в пример чище его одежды. Нужно видеть антиквара. Просто посмотреть на него, убедиться, что всё закончилось. Что они выбрались.
А если вместо Джеймса он найдёт того, второго?.. По спине скатился неприятный холодок. Но неизвестность хуже.
Дом оказался большим (неужели на всей этой рухляди можно заработать столько денег?), его хозяин отыскался не сразу в лабиринте комнат. Иные из них были наглухо заперты, но не эта. Лампа горела за спиной мужчины, на столике, бросая бронзовый блик на плечо, не прикрытое сползшим одеялом. Он спал. Гость затворил за собой дверь, подошёл ближе, ступая босиком по ковру.
- Джеймс.
Никакой реакции.
- Джеймс? Дже-еймс.
Постель качнулась под тяжестью дополнительного веса. Взгляд замер на безмятежном лице, упавших на щеку прядях. Даже во сне губы упрямо сжимались, как будто хотели сказать: "Ничего у тебя не выйдет. И не думай об этом". Не думать о чём? Хантер моментально забыл, зачем он здесь. Забыл, почему намеревался вернуться на диван в гостевую. Пальцы тронули у виска. В нерешительности помедлили и отвели пряди, погладили их. Потому что не следовало делать это? Не следовало наклоняться, опираясь на локоть, вдыхать аромат волос и кожи, в котором отчётливо чувствовалась примесь того же геля, которым воспользовался только что сам? Разве можно было предположить, что не хватит выдержки просто увеличить расстояние, что вместо этого он проведёт сухими губами по предплечью и поцелует плечо, что под губами окажутся губы и дыхание спящего согреет их?

Дыхание на губах сбивает.
- Дже…
Ладонь давит сильнее, губы не дают говорить, мягко, отнимая волю и способность мыслить, раскрываются, горячий язык входит в рот, прижимает, ласкает, заставляя отвечать с растущей, но еще осторожной уверенностью. Разве это не сон? Если сон, пусть он будет долгим. А если Пасть… пусть она заберёт его. Пусть делает, что хочет, лишь бы это не кончалось никогда.
Пальцы соскальзывают на шею сзади, придерживают, бездумно перебирая пряди, и не сразу позволяют, очнувшись, отодвинуться, хрипло произнести имя. Взгляд Джеймса настолько растерянный, словно он не ожидал от себя ничего подобного. Смуглая ладонь на груди. Он дышит тяжело. Не понимает, отодвигается ещё, отстраняясь от руки, но не затем, чтобы спросить, что происходит, и что гость делает в его постели. Никаких вопросов. Так удивительно хорошо с ним. Так не бывает. И куда делись тревоги? Мысли о том, зачем он пришёл, остался?
Улыбка. Внутри словно щёлкает переключатель, сбрасывая непосильное громадное напряжение до того, что он становится пьян от головокружительной лёгкости, и Хантер тянется сам навстречу, переворачивается, инстинктивно чувствуя, как направляют обнявшие руки. Глаза закрываются, жжёт затылок, когда он откидывается на ещё тёплой, пахнущей Джеймсом подушке, жжёт плечи, жар отдаётся в нутро, гладит кожу. Прохладные упавшие пряди щекочут лицо, скользят по приоткрытым губам. Он поднимает голову, обнимает за спину, ласкает подушечками близко к подмышкам, лопатки, чувствуя, как они ходят под гладкой кожей. Чёрт… губы нашли колечко, и Хантер, сдерживая шумный выдох, подался к ним, в виски ударила кровь. Игра полуприкосновений, бережных, невесомых, ещё как будто не всерьёз и не поздно обратить их в неловкую шутку. Но зачем себя обманывать?
Хорошо, что не видно расширившихся чёрных глаз, когда он седлает приподнявшиеся от хлестнувшего томления бёдра. Неужели это тот самый антиквар в забавном мешковатом свитере? Зато теперь Маклейн знает, почему он ходит в пальто. Одна маленькая разгадка позади. Сколько ещё впереди? Ладони ложатся на пресс, отходят большие пальцы, чтобы захватить больше, когда они ведут вверх, к соскам, не пропуская ни сантиметра кожи. Глаза в глаза. Джеймс наклоняется. Под губами подбородок, угол рта, переносица, скула, губы встречаются. Ничего не нужно объяснять. Язык входит в податливо приоткрытый рот, губы обхватывают его, язык лижет заострившийся конец, Хантеру некуда отодвигаться, и он приподнимает лицо над своим ладонями, чтобы влажные горячие губы не дотрагивались, только конец языка к языку. Отпускает. Подушечки тонут в изгибе позвоночника на пояснице, пальцы оглаживают бёдра, колени с натянутой на них джинсовой тканью. Как она мешает сейчас. Он протискивает руку между торсами, вниз, гладит перед брюк, сжимает член через преграду, но не останавливается, подныривает, сдвигаясь, чтобы исцеловать тёплыми короткими поцелуями шею, между ключиц, плечо, прихватить его зубами, не оставляя следов.
Мышцы напрягаются. Гибкий плавный рывок вперёд и вверх. Встать на локти, сесть, подгибая колени и держа любовника. Халат сползает с плеч, повисает на локтях, края раздвигаются, обнажая торс до пресса - узел пояса ещё не развязался. Губы целуют ровно между сосков, уже твёрдых под пальцами. Хантер потёрся о шелковистую кожу скулой, тронул одну из бусин языком, лизнул, кружа по ореолу, и накрыл губами, чтобы потереть его кончиком о верхние резцы. Он не видит больше ничего вокруг. Только его, тонет в нём. Свет, аромат, шум дыхания, движения – только Джеймс.

Отредактировано Хантер (17.12.2010 23:33)

Хантер удивлённо приподнимает брови, улыбается бездумно. Да что тут скажешь? Он и сам не понимал, как это случилось. Всё происходило слишком быстро, но день казался долгим, как целый год, который вёл их к полуночи в спальной, неосторожному поцелую и дикой случке.
Он был доволен, и ему ничего больше не было нужно.
Но Джеймс, кажется, как будто… переживал. С чего бы? Сначала навалиться, ласкать, кусать, как одержимый, потом переживать? Одно только не устраивало сейчас Маклейна – это боль, но она же подарила ему чувство горячего блаженства, которое становилось тем более глубже и яснее, чем больше волновался и сбивался любовник, пытаясь что-то объяснить, в чём не было никакой необходимости. Хантер видел всё в его серых сияющих глазах, и даже если бы тот был немым и слепым, он бы различил без труда все оттенки его состояния по тому, как пальцы задумчиво и бережно обвели лицо.
- Джеймс.
Джеймсджеймсджеймс. Истерзанные губы приподнимаются в новой улыбке, смуглые жаркие ладони обнимают щёки и скулы любовника, опустившего взгляд. Сообщить ему, что он страшно мил в этот миг – порвёт. Сердце Хантера снова стучит быстрее, будто приподнимаясь в груди, он выдыхает прерывисто, тепло. Его тело открыто словно не только снаружи, но и внутри, мускулы расслабляются от тянущего послевкусия оглушительного оргазма. Он плывёт. От обострённой чувственности хватает мимолётного прикосновения, чтобы соски вновь напряглись, пресс сжался. Он "слушает" тихие признания любовника кожей. Когда тот ложится, прижимает к себе за плечи, прикрывает веки, отдыхая. Слова перемежаются смехом, от которого посасывает нутро. Слова… неуклюжие, правдивые, осторожные. Разве что в последних из них ощущается оправданное лукавство.
Но после всего сказанного он словно совсем запутался и сбежал, оставив Хантера недоумевать в нагретой, влажной постели, в безуспешном ожидании возвращения Джеймса. Антиквар даже не дал обнять себя и удержать, не дал успеть шепнуть над ухом, в душистые мягкие пряди, – побудь со мной, так хорошо просто быть с тобой. Так что, в конце концов, пришлось неохотно вставать, одеваться и идти искать его. Засыпать гость отнюдь не собирался, если хозяин дома рассчитывал на это.
Беглец был найден не где-нибудь, а в той комнате, где Маклейн, по идее, должен был прилежно похрапывать в столь поздний час.
Одного вида его достаточно, чтобы от возбуждения перехватило дыхание. Хантер не верит самому себе за это, останавливается в дверях, прислонившись плечом к косяку и рассматривая.
Джеймс на ковре у дивана. В брюках. С бокалом. Языки пламени высвечиваю тонкие черты, обнажённый торс, облитый неверным изменчивым сиянием. Следы засосов, там где он впивался жадно, как вампир. Припухшие губы и соски, небрежно откинутые волосы, его спокойствие, излучающее неодолимую притягательность.
За окнами всё также вьюжит, мельтешит, миллиарды невесомых хлопьев и тьма отделяют островок их живого каминного огня от остального мира. И в эту ночь нет ничего важнее.

Готовая слететь фраза "Да ну, не гони!" почему-то так и осталась неозвученной, когда Джеймс обернулся, чтобы посмотреть на вошедшего. Только в чёрных глазах задумчивую, приглушённую уходящей сытостью ласковость сменило неприкрытые и не менее задумчивое удивление. Больше полутора суток? В том стрёмном баре со стрёмным барменом-вампиром? Пальцы шевельнули кубик в кармане халата, машинально повертели его, словно это могло придать словам убедительности.
Хантер слегка пожал плечами и неопределённо хмыкнул, выражая то ли недоверие, то ли общую абсурдность ситуации. Во встречу со "странностями", как выражался Джеймс, верилось также, как в тяжёлую болезнь или внезапную смерть – всегда казалось, что это может касаться кого-то другого, происходить с кем-то иным, но только не с тобой, если ты не идиот и не лезешь, куда не следует. Ведь ты должен был что-то почувствовать кроме того, что виски был отличным, и была приятная атмосфера, и музыка. Кончились ли их приключения тем, что его неизвестно как выкинуло в Гавайи, а Джеймса… а где был Джеймс?
Маклейн поёжился от воспоминаний о холоде, пронизывавшем до костей. Антиквар оказался вовремя там, где нужно. Если бы он немного сменил маршрут? Приехал позже?
Невесёлые размышления прервал голос. Взгляд вскинулся обратно. Невольная дрожь по телу, таким этот голос был тихим, и таким открытым было лицо, прямо, снизу вверх смотревшие на него глаза, которые от причудливой игры пламени как будто меняли свой цвет до тёмного. Привиделось, или действительно в них промелькнул отдалённый отблеск непонятной ему тревоги?
Он отклонился от дверного косяка и приблизился. Ворс ковра приятно защекотал ступни.
- Что бы там ни было, я не жалею, что мы попали туда. Хорошо, что всё закончилось… так.
Или началось? Вопрос отразился в лице, тронутом улыбкой. Он опустился рядом, задев коленом бедро. Не удалось скрыть, как он поморщился, но вместо неловкости это вызвало негромкий смешок.
- Ты знаешь моё имя, место работы и даже номер моего телефона. Уверяю тебя, и сотая доля моих знакомых не имеет такой подробной информации о сержанте Маклейне, - он приглушённо рассмеялся. - Да я бы и не хотел, чтобы знали. Слишком многие поспешили бы отдать долги.
Он потёр ладонью шею сзади, поставив локоть на согнутое колено. Дальнейшее уже было лишь попыткой скрыть растущее напряжение – и внешнее, и внутреннее, от которого сидеть рядом становилось всё труднее, удерживаясь, чтобы не превратить "близко" в "невозможно близко".
- Я не уверен, что это была… Пасть. – Последнее слово вырвалось у него с оттенком пренебрежения и брезгливости. – Нас могли напоить и увезти… ну, я не знаю… вколоть что-нибудь, например. Новомодную дурь какую-нибудь, чтобы посмотреть, что с нами будет. Нас могли обобрать. Ты проверял одежду? Могли… да всё, что угодно.
Вздохнул. Мысли путались от того, что внимание никак не могло переключиться со светлого кончика уха Джеймса, выглядывавшего из-под крупно вьющихся волос. Ещё минута молчания, в которую взгляд становился всё более хмурым и пристальным, и он не выдержал, поднял руку, чтобы отвести пряди. Рука так и не отодвинулась. Хантер с замиранием сердца погладил их, слегка зарывшись пальцами, следя за игрой света пламени на них. Ладонь горячая, с грубой кожей, а волосы всё такие же прохладные и мягкие, поддающиеся ей.
- Джеймс… - чуть слышно пробормотал, чувствуя, что плывёт перед глазами, что дыхание прерывается. Что он хотел сказать? Как можно было всё это выразить? Он не знал, поэтому просто наклонился ближе и коснулся губами обнажённого плеча, ощутив привкус горечи и мускуса от высохшего пота.

Отредактировано Хантер (26.12.2010 23:09)

Необходимо было сделать усилие, чтобы заставить себя вникать, и всё равно смысл слов отчасти ускользал, потому что ладонь лежала на гладкой горячей груди Джеймса, сдвинутая им самим. Хантер вслушивался в слабые модуляции хрипловатого приглушённого голоса, более по интонации определяя, о чём речь. Любовник говорил неохотно, его дыхание под рукой было ровным. Пальцы прильнули так, что ощущался ритм его сердца. Подушечки легли совсем близко от ареолы соска, и это занимало сильнее, чем вся Пасть со всеми её причудами вместе взятыми, - да хоть пропади она пропадом.
Антиквар прав. Ни сослуживцы, ни постоянные знакомые вне работы – никто из них не был настолько посвящён в его личную жизнь, чтобы знать, что в постели с мужчиной он может стонать от рвущего наслаждения. Его сегодняшнее состояние, то, как тело отзывалось и продолжало отзываться на ласки, прикосновения, голос Джеймса, преодолевающее доводы рассудка влечение к нему, граничащее с умопомрачением, стали, в каком-то роде, откровением и для него, но этого он не хотел показать любовнику, боясь, что тот посмеётся над ним. Может быть, там, в баре, ему тщательно взболтали мозги, что он стал таким? Или дело было только в Джеймсе?
Он ещё не понял этого. Понял лишь, что неприятные, забиваемые в глубину сознания подозрения оправдались, и что они спаслись. Значит, повезло. Но почему? Как им удалось выбраться?
- Думаешь, нам выпал счастливый билет?
Хантер тихо улыбнулся. Как он говорил это – "сержант Маклейн". Словно держал его за загривок, гладил член. Ознобом покалывало в затылке от скрытой бешеной чувственности, от спокойной уверенности, с которой любовник опускал замершую было на груди ладонь, склонял к себе головой, целуя взъерошившиеся волосы, изгиб шеи, открывшейся из-за сползающего с плеча халата.
Маклейн приподнимается, взглядывает в серые глаза, ничего не скрывая в своих, и обнимает любовника, чтобы с нетерпением, обнажающим растущее возбуждение, толкнуть его в сторону от дивана вместе с собой, уронить на ковёр спиной и нависнуть, стоя на руках и коленях. Так можно свихнуться и не заметить. С ним можно всё. Подушечки чертят линию, разделяющую торс от впадины между ключиц до пупка, круговым движением возвращаются к левому соску и как будто в нерешительности кружат, пока не накрывают его и не стискивают, слегка массируя и оттягивая.
- А это… тоже мерещится?
Он наклоняется, касается прежде лбом лба с закрытыми глазами, в слепую гладится, задевая бровью бровь, кончиком носа – щеку, нос с горбинкой, перед тем, как захватить тонкие губы своими, лихорадочно выдохнуть в них, прижаться неожиданно крепко, не кусая, посасывая и толчками, с перерывами, запуская между резцами в жаркую влагу рта свой язык, принявшийся неторопливо, с затаенной алчностью бороться с языком любовника и скользко, срываясь, обвивать его, делясь излишками стекающей по нему слюны. Дыхание слишком скоро сбилось от этой игры, но он не отстранился, ещё теснее обняв за пояс и проводя от подмышки по боку, бедру, к колену. И опять эти чёртовы джинсы, которые он уже готов проклясть. Хочется видеть его. Совсем без одежды, при свете пламени, не чувствовать препятствий в виде брюк и халата.
Поцелуй прерывается, только когда под веками распустились цветные круги. Хантер сглотнул вкус слюны с текилой, но почти не дал себе передышки, спустившись влажными горячими и беспорядочными поцелуями по изгибу шеи к груди, чтобы заострившимся концом языка задеть второй, ещё не изласканный правый сосок, так несправедливо лишённый его внимания, и лизать его, не затрагивая кожи распахнутыми пересыхающими губами.