- Салли, ты это видела? – Тед сползает со спинки скамьи, на которой только что сидел.
- Что? – Салли перестает теребить большую ярко-розовую пластмассовую серьгу и непонимающе смотрит на приятеля. Опять эти дурацкие шуточки. «Надо было встречаться с Дженкинсом из параллельного класса» - в который раз думает она.
Сквер ярко освещен, поэтому близорукой девчонке, которая стесняется носить очки, очень трудно разглядеть что-либо за ровной полосой света.
- Вон там! – Тед протягивает руку, указывая в сторону темного прохода - арки между многоэтажками. – Вон там кто-то только что пробежал!
- Ну и что… Кошка наверное, - девчонка нервно поводит плечами и подтягивает рукав короткой куртки на резинке.
- Таких больших кошек не бывает, Салли!
Салли скептически хмыкнула и посмотрела на Теда, пихнула парня в бок:
- Да ладно. Хватит уже рассказывать сказки. Не боюсь.
- Я говорю тебе! Блин! Ну значит… Большая кошка! На двух ногах! – оправдывается он.
- Мяу! – девчонка смеется и тянет незадачливого ухажера за руку. - Пойдем уже, поздно. Надоело тут торчать, - спрыгивает со скамьи, поправляет короткую юбку в крупный горох.
В переулке темно, ночная иллюминация отбрасывает размытые цветные блики на мокрый асфальт.  Когда нехотя мямля Тед уводит подругу, и окончательно смолкают шаги,  появляется долговязая и жилистая фигура третьего. 
Его зовут Рэйдж – отражение ярости.  Он выходит на свет, достает из кармана толстовки сигареты и закуривает. Ночное небо Голиафа розовое от неоновых огней. Тусклый свет выхватывает часть мертвецки бледного лица. Впрочем, лицом это назвать сложно. Вытянутая звериная морда с разрезом безгубого рта. Рэйдж улыбается. Крепкие, усеянные острыми зубами челюсти способны в два счета раскрошить кости куда как больше куриных. Но пока что не доводилось, он отлично контролирует себя. Белесые как у трупа глаза кажутся неподвижными и всегда смотрят сквозь. Широкие скулы, впалые щеки, выпирающие надбровные дуги, приплюснутый нос – все это не слишком большая плата за возможность свободно дышать воздухом ночного города.  От себя истинного до себя отраженного он уже шесть лет как безбоязненно, сознательно и почти каждодневно проделывает путь длинной в пять минут.
Рэйдж щурясь глядит на свет. Курит быстро и судорожно, затяжку за затяжкой, жадно глотает дым. Запускает вытянутую когтистую ладонь в волосы и опускает капюшон. Выплевывает окурок, а потом легко бежит прочь. Только мелькают подошвы кроссовок.  У него есть ровно четыре часа до рассвета.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (07.11.2010 20:08)

В комнате было сухо и тепло. Это мальчишка-раб мог определить даже до того, как с него стащили объемистую накидку из сшитых вместе лоскутов ткани. Холодные на вид бетонные стены были не в состоянии отнять жар здоровенного камина и нескольких удачно спрятанных обогревателей, гудящих в полу и потолке подобно ульям. Убранство претендовало на шик, если конечно сравнивать с прочими доступными помещениями.
По стенам, на подобии средневековых гобеленов, висели лоскуты парчовых тканей. Тяжелые и вытертые временем, они могли бы послужить украшением какого-нибудь захудалого музея. Прямо в цветочных орнаментах изогнутыми в предсмертных судорогах червями торчали ржавые гвозди, скрюченные бараньи рога и охотничьи трезубцы, на которых груздями висели трофеи.
Привести вещи к приличной классификации было бы не по силам и самому дотошному педанту. Словно в издевке, украшения из серебра висели в обнимку с простыми, поношенными ремнями из кожи. Хрустальные и серебряные графины изрыгали на каменные полы (устланные шкурами разных зверей) тяжесть бисерных разноцветных нитей, соседствующих с гирляндами из некогда роскошных люстр. Здесь старинная картина под тонкой синей шалью (с большими аляповатыми желтыми цветами), равнодушно уживалась с китайскими палочками для еды, а ожерелье из волчьих зубов душило крышечку «волшебной лампы Ал-ад-Дина», прямо рядом с чучелом черного кота.
Комната походила на помойку с начисто вымытыми, начищенными и полированными кусками хлама. Странное место как нельзя лучше подходило своему странному хозяину.
С первого взгляда на обширном псевдовосточном ложе из десятка разных ковров, матрасов и подушек (расшитых где бисером, а где и речным жемчугом), возлежало тщедушное тело старика или немощной старухи. Тонкие, словно высушенные болезнью руки, покоящиеся на импровизированных подлокотниках из тканных валиков, изредка мелко подрагивали, то ли в болезни, то ли в нетерпении. Множественные тряпки, ветхие как старая крашенная в синеву марля, или новые, причудливо изрисованные художниками ткани, укрывали всю фигуру целиком с ног до головы.
Глаза раба никак не могли привыкнуть к мягкому свету, так разительно отличавшемуся от полумрака катакомб, именно это на миг и заставило пленника принять здоровенную костяную корону, венчавшую голову Серафы, за нимб святого. Такие образы часто встречались на иконах в церкви. Но первый шок от смены обстановки прошел, и светящийся нимб превратился в странное продолжение обтянутого кожей черепа. Иначе голову работорговца назвать было сложно. Массивный череп без лба, бровей и глаз, отсутствие которых не было следствием несчастного случая, а объяснялось лишь причудами природы. На скуластом лице присутствовали лишь провал носа, так похожий на «привет» от сифилиса, и острые хищнически изогнутые зубы, которые только по бокам прикрывались тонкими бесцветными губами. Неприятно впечатление, что Серафа смеется как веселый Роджер, не покидало ни гостей, ни его собственных телохранителей (которых он набирал из отборнейших мутантов).
Когда хозяин заговорил, сомнения в том, к какому полу он принадлежит, только усилились. Голос был низким, но мягким, таким голосом в равной степени могли бы говорить и молодой мужчина, и женщина, полюбившая табачные изделия. Не разрешило загадку и строение тела, в деталях рассмотренное в тот момент, когда Серафа избавился от своего странного одеяния. Ровно как и вполне средний рост, не превышавший модельные сто восемьдесят сантиметров.
Всю верхнюю часть туловища, от шеи и до тазобедренного сустава, покрывала плотная костяная броня, с причудливыми симметричными узорами, какие природа могла закрутить только под большим кайфом. Кость была бело-желтая, но в углублениях и выступающих элементах, как старинный налет, добавлялся светло-кофейный оттенок, местами доходивший до черноты.
Броня казалась монолитной, но при каждом шаге крупные (размером с кулак) элементы едва заметно сдвигались, не стесняя движения. Верхние конечности, если не считать худобы и наросших на наружной стороне костяных узорчатых пластин, вполне можно было бы считать человеческими. Такие же как у людей пять пальцев (разве что без ногтей, но с костяными шипами их заменявшими), запястные, локтевые и плечевые суставы и вполне знакомое расположение мышц. Правда отличия губили всякое сходство на корню. Например кожа. Она была гладкой как силикон, без видимых пор, волосков или даже отпечатков и линий жизни, а так же поражала неестественно равномерным белым цветом без видимых сосудов или каких-либо пигментных пятен. Словно натянутый поверх обычного тела резиновый костюм.
Ноги до колена тоже белы вполне человеческие (разве что равномерная костяная броня мешала убедиться в правильности выводов), а ниже дополнялись лишним суставом, который у животных назывался бы скакательным. Тонкокостные собачьи лапы, больше подходящие борзым, опасливо касались пола, скрежетали невтяжными когтями и поджимались при каждом удобном случае. Определенно касаться босыми конечностями даже теплых шкур Серафа не любил. Ровно, как и ходить прямо. Работорговец горбился под тяжестью своих черных крыльев (двухсегментных, за который Серафа и получил свое божественное имя), как если бы они весили больше его самого. Но именно эти крылья и были его самым необходимым органом, просто потому что на мощных суставах в окружении перьев и наверший из костяной брони находились глаза. По шесть с каждой стороны. Желтые как расплавленное золото.
Определенно монстру доставляла удовольствие способность  закрывать и открывать одновременно разные комплекты глаз, заставляя собеседника искать нового визуального контакта и раз за разом сбиваться с мысли. А еще тяжелее становилось, когда глаза эти начинали смотреть в разные стороны, одновременно улавливая происходящее в разных концах комнаты.
Правда это были слухи, а сейчас на раба смотрела только одна пара глаз, ближняя к суставам. Мальчик не обманывал себя льстивыми надеждами избежать ночи в объятьях чудовища, но он прекрасно помнил, каким жестоким мог быть Хозяин. Труп китаянки, отказавшей Серафе и посмевшей его укусить в ответ на ласки, до сих пор висел в коридоре, источая трупное зловоние. А муравьи, насильно загнанные в ее лоно все еще продолжали жрать мясо изнутри.
Правда, когда Господин присел рядом на пол, и броня на его груди и животе зашелестела, расползаясь в стороны, будущий наложник едва успел прикусить язык, чтобы не закричать. Да, если шевелящиеся многочисленные отростки внизу впалого брюха можно б было назвать половыми органами, то Серафа был бы мужчиной многократно. Смолянисто-черные с красными витыми узорами, они копошились как черви, с той лишь разницей, что были потолще большого пальца охранника Чо, и немного длиннее ладони. Среди этой оргии шевелящихся как водоросли членов было кое-что и по опаснее. Подавляя желание заверещать как девчонка или упасть в благоговейный обморок, мальчишка разглядывал три более мощных органа, скрутившихся змеями в самом низу. Они источали сильный приторно-сладкий аромат похожий на сумасшедшую смесь пряностей и по мере возбуждения Серафы (оставалось надеется, что это был брачный ритуал, а не желание перекусить перед сном) разворачивались и вяло начинали шевелиться.
Если б мальчишке удалось взглянуть со стороны на это действо, он бы видел как состоящий сплошь из костяных позвонков длинный тонкий хвост Серафы, мелко подрагивая от удовольствия, начал раскачивать из стороны в сторону угрожающе цепляясь за трофеи острым копьеобразным наконечником. Похотливый работорговец определенно был доволен происходящим, даже не смотря на семнадцать минут боли, которые пришлось заплатить. Серафа намеревался удовлетвориться этой ночью полностью.

Персонаж принят

Отредактировано Голиаф (30.11.2010 00:59)